Атын
Шрифт:
— Не надо, я сам скажу. Я не знаю, с кем боремся, мы просто всегда так говорим. Так нас табаарыс комисаар учил.
Походу, у него в голове, как у иеговиста-проповедника, набор заученных шаблонов, шаг вправо, шаг влево – зависание.
— Рассказывай, в чем заключалась твоя работа.
— Надо ходить по улусам, аулам и кишлакам, объяснять людям, в чем несправедливость. Объяснять дехканам, что все тойоны и баи живут за их счет! Крестьяне, не разгибаясь, от зари до зари работают на своих полях и пастбищах, а кучка бездельников живет за их счёт.
— Кто это бездельники?
— Баи, тойоны, шаманы. Которые ни разу
— Ты тоже бездельник! Ладно, дальше.
— Создавать ячейка из недовольных. Тайно собираться и говорить про хорошее.
— Почему тайно?
— Чтобы наймиты тойонов раньше времени не всполошились.
— Сколько человек в ячейке?
Агитатор замялся.
— Немного. Иногда пять, иногда семь человек. В Хотон Уряхе двадцать.
Понятно. Не клеится у парней агитработа.
— Кто ездил в степь проводить агитацию?
— В степь другие ездили. Я только с дехканами работал.
Ко мне наклонился Бэргэн и прошептал на ухо:
— У нас тоже есть агитатор. Сегодня вечером его привезут из Урун Хая.
— Хорошо, я с ним хочу поговорить.
— Тебя наверное, комиссар уважает? Ты так хорошо всё рассказываешь, — решил я поиграть на его честолюбии и выяснить личные мотивы. Ну не верю я в души прекрасные порывы.
— Да, — самодовольно ответил революционер, — я теперь активист. Активисты после того, как возьмем власть, заберут себе дома тойонов и баев. Их лошадей и женщин!
— Кто возьмёт власть?
— Советы народных комиссаров!
— Так советы или комиссары?
Парень смутился.
— Советам! Мы будем собираться на совет и решать, как жить дальше!
— Кто назначает комиссаров?
— Никто. Они сами приходят. Помогают деньгами, объясняют, почему мы так бедно живем. Потом собирают активистов, объясняют, чтобы жить лучше, надо отобрать всё у тойонов и поделить. Тогда не будет бедных и богатых! Все будет поровну! Потом мы построим фабрика и будем счастливо трудиться на благо своего народа. Тогда у всех будет такие красивые одежды, много еды.
Главное в создании революционной ситуации – убедить тех, кто живёт хорошо, что они живут плохо. Потом объяснить всем, что плохо они живут из-за того, что власть принадлежит белым (красным, зелёным). И если к власти придут желтые или синие, то всем сразу станет хорошо. Неплохое начало.
— У кого конкретно надо всё отобрать? Адреса, имена?
Я бы не сказал, что у местных богатеев всё так роскошно, что есть повод их грабить. Может я чего-то не заметил? Может у Тыгына в подвале сундуки со златом и самоцветными каменьями? Если уж тут кого-то собрались раскулачивать, то такое важное дело я не собирался отдавать в руки дилетантов.
— У всех! У всех все отобрать и поделить поровну.
Что-то это смутно мне напоминает. Кажется, коллективизацию. Хотя они в степи только тем и занимаются – отбирают и делят. Вполне себе здоровое, с точки зрения степняка, занятие. Кто отнимал, тот по-братски [15] и делил. Здесь, похоже, отнимать будут одни, а делить по справедливости [16] – совсем другие. И вдобавок, списков нет, у кого и что экспроприировать, бардак, короче.
15
Митёк выпивает большую часть портвейна
16
Митёк выпивает весь портвейн
— Кто будет отбирать?
— Сознательная часть освобождённого крестьянства!
— От кого освобожденная?
— От гнета баев и тойонов!
— Кто их освободит?
— Сами! Народ в едином порыве скинет с себя ярмо!
— Когда будет единый порыв?
— Когда приедет большой комиссар и скажет.
— Крестьяне с голыми руками пойдут на нухуров тойона?
— Нет, у них будет…
Тут он замолк. На самом интересном месте, как водится. Я кивнул Ичилу. Взвизгнули блоки и агитатор повис на вывернутых руках.
— Где и у кого хранится оружие?
— Я ничего больше не скажу! — заорал повстанец.
За дело принялся Ичил. Агитатор рассказал всё, что знал, и ещё девять бочек арестантов. Назвал комиссара своего улуса, все аулы, где есть ячейки, явки, имена руководителей ячеек, пароли. Я только успевал записывать. Оружие прятали местные активисты, это надо узнавать на местах. Бэргэн от такой информации подпрыгивал на месте, желая немедленно послать и разгромить. Я его успокоил.
— Спеши не торопясь, Бэргэн. Быстро только кролики размножаются. Мы медленно спустимся с горы и всех поимеем.
— С какой горы? — не понял он.
Я рассказал ему анекдот про молодого бычка и старого быка. Бэргэн посмеялся. Тут же дал команду агитатора и всех, кого ещё не допросили, запереть в камерах.
— Пойдём на свежий воздух, поговорим, подумаем, — сказал я Бэргэну.
На свежем воздухе обнаружилась художественная инсталляция из виселиц, очень мило украсивших центральную площадь города. Практически по Фэн-шуй. Освободили, так сказать, камеры. У всех повешенных на шее, помимо пеньковой веревки, висит желтая тряпка.
Выводы ещё делать рано. Мне бы ещё кого-нибудь допросить, прояснить ситуацию. По словам агитатора получается дикая смесь утопического социализма времен французской революции и анархо-синдикализма самого дремучего свойства. В самом вульгарном и примитивном изложении. Никаких признаков социал-демократов, большевиков, эсеров, меньшевиков и кадетов не просматривается. Это, безусловно, революционеры, и терминология подходящая, но революция с пока непонятными мне целями. Сам Бэргэн вообще не понимает ничего. По его мнению, задержанные несли полную чушь. Х-м, но ведь и в начале прошлого века все в России говорили, что бред статистика Ульянова интересен лишь особо заточенным перцам. И что из этого получилось. А если здесь та же фигня и безумие овладеет степью? Нет, этого никому не надо, поэтому я постараюсь вычленить из показаний хоть какое-то рациональное зерно. Кто хочет. Чего хочет. Какими силами собирается этого добиться. И пока это сброд на силу не тянул. Однозначно маргиналы, с неуемной жаждой мирских благ. Два других вопроса висели в воздухе. Тем не менее, если мы не можем прихватить верхушку заговора, то сможем изрядно пощипать низовое звено. Я тоже за народное счастье, разве что понятия у нас с комиссарами разные. Я, лично, не могу заниматься инвестициями в стране с нестабильной политической системой, и всякие революции мне сейчас ниразу никуда не упали.