Аун Сан
Шрифт:
И когда несколько английских батальонов обрушились с трех сторон на Люлин и на горный лагерь, Золотой Яун в течение двух дней отбивал их атаки, а потом предпринял попытку прорваться и уйти в Шанские горы. Тут его и сбила с коня случайная пуля.
Раненный в ногу У Мин Яун продолжал отстреливаться и, когда британский офицер предложил ему жизнь, если он сдастся, прокричал ему:
— Я умру, но не стану предателем…
Он не успел кончить фразы, потому что сзади накинулись солдаты в красных мундирах и связали его.
У Мин Яуну отрубили голову в Таунгу, а потом голову привезли в родной город Золотого Яуна, в Натмаук, где он родился, где
Там на площади голову мятежного мьотуджи водрузили на высокий шест, чтобы все видели, какая судьба ждет всех бунтовщиков.
Крикливые вороны обклевали голову, и череп мьотуджи долго еще виднелся белым пятном с любого конца города. Жители Натмаука запомнили и этот шест. И первое, что узнавал натмаукский мальчишка, как только научится говорить, а может, и раньше — как только научится слушать, — это рассказ о том, как Золотой Яун из Натмаука почти три года воевал с англичанами, но так им и не сдался.
Из обыкновенных бирманских городков Натмаук был, наверно, самым обыкновенным. Дома и домики из тика и тростника, в один, самое большее в два этажа, здание суда, почта и дом для приезжающих чиновников. Вот и все. Да еще монастырь в роще, на окраине, и кладбище за ним.
Городок окружен рисовыми полями, рыжими зимой, зелеными или голубыми (в полив) летом и желтыми осенью, перед фестивалем огней.
На горизонте синеватой полосой тянутся холмы, а в хорошую погоду видна голубая шапка горы Поупа — священной горы, на которой живут обезьяны. Паломники, приходящие в тамошний монастырь, кормят их бананами.
С горы и холмов стекают ручьи, которые в засуху пересыхают, не добежав до Натмаука. Воду сохраняют в прудах, выкопанных в незапамятные времена, когда царствовали короли мертвого теперь города Пагана. А может, и еще раньше.
Да и сам городок Натмаук древний. Ему тысяча лет, может, больше. Но как-то судьба обходила его стороной. Под его стенами не было сражений, князья не избирали его столицей, купцы не останавливались здесь подолгу.
Даже железная дорога, прошедшая по соседству, не изменила жизни Натмаука, жизни, уже сотни лет текущей по строгому распорядку.
Утро приходит легким туманом, который окутывает городок так, что только лохматые шапки пальм у монастыря выглядывают из его полога. В тумане позвякивают шарики-колокольчики — выгоняют коров, кричат худые, поджарые петухи.
Потом приходит солнце, загоняет туман в низину, к чауку — ручью, и обнаруживается, что городок уже проснулся. Низкое еще солнце просвечивает насквозь вишневые зонты монахов, которые вышли спозаранок в обход своих улиц. Они вереницей покидают каменные ворота монастыря — впереди саядо, настоятель, с седым бобриком давно не бритой головы, за ним монахи помоложе, потом послушники — мальчишки. Еше по-утреннему прохладно, и монахи закутались в оранжевые тоги, намотав концы ее на левую руку. Другой рукой прижимают к животу покрытые черным лаком горшки.
Вереница монахов понемногу тает. То один, то другой отделяется и поворачивает в переулок. Там их уже ждут. Хозяйки выходят на крыльцо с чашкой риса.
— Доброе утро, учитель.
— Доброе утро.
— Не соблаговолишь ли принять наш скромный дар?
Монах подставляет горшок, благодарит хозяйку и переходит к следующему дому.
Монахи в Бирме живут подаянием. Но никогда не голодают. Подаяние — это ритуал, скорее похожий на сбор дани с верующих.
А в это время уже открыт «клуб» у колодца. Сюда приходят и за водой и помыться. Здесь узнают новости и создается общественное мнение. Сюда приходят на свидания.
День входит в силу. Первая арба поднимает мелкую желтую пыль. Арба запряжена серыми флегматичными буйволами и доверху завалена джутовыми мешками. Муж и жена сидят рядом на мешках, у обоих длинные волосы завязаны в узел. Только у жены на макушке, а у мужа сбоку.
Начинается базар. Кое-кто приехал еще с ночи. На буйволах ехать небыстро. Пешком и то быстрее. Так что если до деревни и рукой подать, все равно приходится выезжать затемно.
А что за базар в Натмауке? Да самый обыкновенный бирманский базар. Под навесом торговки молоком и яйцами. Красные и зеленые стручки перца-чилли высыпаются из мешков. Бананы свалены желтыми грудами, мандарины, привезенные с гор смуглым шаном, соперничают с ними в яркости. Связки лука, орехи, специи, коричневые комья нгапи — рыбного паштета и цветы — белые и красные хризантемы.
В стороне торгуют всяким хозяйственным товаром. Сбруя для волов и буйволов, нарядные уздечки для лошадей, медные ложки и сковородки, гирьки, сделанные в виде птичек, лоунджи и тамейны — мужские и женские юбки, клетчатые из Мандалая, переливчатые — тайские, шитые цветами — с озера Инле.
А тут же лавка индийца, который продает «городские» товары. Мыло в обертке, английские сигареты, пробковые шлемы, ботинки, английские журналы, длинные полосатые конфеты…
На земле под зонтом расположился хиромант и его конкурент — астролог. Астролог пишет гороскопы на заготовленных табличках, хиромант нарисовал на доске ладонь, исчерченную черными линиями и положил доску на землю рядом с собой. Бродит укротитель змей с корзинкой в руках. Народу еще мало, и рано начинать представление. А фокусник уже раскладывает узкий красный коврик и столик с загадочными на вид бутылочками и коробками. Крутится рулетка, беспроигрышная для ее хозяина. Цирюльники приступили к делу — выщипывают волосы на подбородках клиентов и длинными стерженьками чистят им уши.
Китаец открыл ресторанчик и повесил над входом жареную утку. Из ресторанчика доносятся призывный звон чашек и запах жареного теста.
Утро тем временем кончается. Восемь часов. Сигх — полицейский занял свое место в тени под манговым деревом. Проехал на рикше мистер Стоун — заместитель районного комиссара. Сам комиссар идет пешком — от дома до оффиса сто ярдов. Комиссара обгоняют мальчишки. Они бегут в монастырь, в школу. Учитель вернулся, уже обойдя дома за подаянием. Сейчас кончит трапезу и достанет бамбуковую палку и пачку пальмовых листов. Начнется урок.
Стало жарко. Так всегда — стоит подняться солнцу над вершиной мангового дерева, того самого, под которым сидит полицейский, как становится жарко.
Городок, такой шумный с утра, заметно затихает. Женщины возвращаются с базара и принимаются готовить обед, монахи спрятались в монастыре, под тенью пальм и бамбука, ребята смолкли под строгим взглядом учителя, англичане и клерки в районном комиссариате зашуршали бумагами.
Больше до обеда, будьте уверены, ничего не произойдет.
Если, правда, не прибежит к доктору запыхавшаяся крестьянка с известием, что тигр, который повадился в деревню, задрал ребенка, или не покажется дымок над полем — загорелась рисорушка. Или прискачет посыльный из Магве с важной бумагой, и все в городке будут гадать — то ли прибавят налог, то ли введут новый. Хороших новостей посыльный из Магве не приносит.