Аун Сан
Шрифт:
Рикша отпустил руль велосипеда и сложил ладони вместе, В знак почтения Аун Сан последовал его примеру.
Другой такой пагоды нет не только в Бирме, но и во всем мире. Никто не знает, сколько ей лет, никто не знает имен ее строителей. Возвышается она над Рангуном и над всей Бирмой. Отсюда начинался Рангун, отсюда, считают бирманцы, начиналась история Бирмы. Буддисты верят, что внутри пагоды, в сокровищнице, схоронены восемь волос самого Будды.
Дорога обогнула холм с пагодой.
— Видишь вмятину? — спросил рикша, показывая на углубление у дороги. — Здесь маха-зинда упал.
— А кто это?
— Не знаешь? — Рикша явно обрадовался поводу
— Да нет, рассказывай дальше.
Рикша приостановил велосипед, достал шерут — бирманскую сигару, угостил Аун Сана, вторую закурил сам. Поехали дальше.
— Так вот, — продолжал он. — Отвалил пароход от пристани. Тысячи людей на берегу стояли. Все смотрели и не верили, что колокол все-таки согласится уехать из Бирмы. И правда, только пароход дошел до середины реки, как видим — колокол начинает съезжать к одному борту. Англичане засуетились, стараются удержать. А пароход от тяжести набок клонится. Колокол пошел рвать цепи, которыми его привязали. Разорвал, нырнул в реку и был таков. Только вода столбом поднялась.
Заговорившись, рикша въехал в стаю бродячих рыжих собак. Собаки с визгом бросились врассыпную. Дорога пошла в гору. Снова стал виден исчезнувший было за крышами домов и вершинами пальм конус Шведагона.
— Так вот. Вода столбом поднялась, и нет колокола. Англичане, конечно, забегали. Неприятно ведь — на глазах всего Рангуна такой позор. Не захотел колокол в Англию ехать, и ничего они поделать не смогли. Ну и войск они тогда понагнали! Да и не только войск — всех кули из порта привезли, водолазов достали. Три дня бились — все хотели колокол со дна поднять. А он с каждым разом все глубже и глубже в тину уходит. Все ходили смотреть, как англичане с колоколом воюют. И я ходил. Но колокол не поддался. Нет, не поддался.
Рикша говорил о колоколе, как о живом существе, и Аун Сан представил себе оживший колокол, который рвет цепи и ныряет в реку, только чтобы не покидать Бирму.
— Ну, чего же замолчал? Увезли они его все-таки?
— Не торопи, брат. Все в свое время. Значит, отступились англичане. Тогда приходит к губернатору один поунджи — монах, вернее много людей пришло, но товорит за всех один: «Обещаете, что колокол теперь не возьмете?» Губернатор отвечает, что чего же обещать, если его достать нельзя. «А мы, — поунджи говорит; — его достанем». А губернатор говорит: «У вас это не получится. Если, — говорит, — мои солдаты не смогли, то никто не сможет». — «А ты разреши, — поунджи отвечает, — нам, бирманцам, его из реки вытащить. Только тогда, — поунджи говорит, — пусть англичане его снова не увозят»: Ну, губернатор усмехнулся и согласился. Чего же ему не согласиться, если он в себе уверен? Пришли тогда к реке пять тысяч человек. А может, и больше. Самые большие мастера на реку выехали на плотах и лодках. Зацепили
Рикша затянулся шерутом и, явно сожалея, что такая интересная история закончилась, добавил:
— А как такой позор губернатор пережил — ну просто не знаю. Жена его, наверно, ругала. А может, и совсем ушла. И пароходы, и солдаты, и водолазы, а колокол не захотел уехать и не уехал. Вот так-то!
По сторонам дороги росли могучие деревья, смыкаясь кронами над мостовой. Рикша выехал на широкую площадь, окруженную тростниковыми хижинами. Казалось, Аун Сан снова вернулся в Натмаук. Посреди площади был поросший травой круг, и на нем сидели, лежали, стояли молодые ребята. Некоторые читали книги, некоторые просто, разговаривали. Направо от площади уходила зеленая улица.
— Вот и Камают, так площадь называется. Тут уже все студенты. Направо — университет. Тебе куда? В приемную комиссию?
— Да.
— Я так и подумал, не первого везу.
Проехали по аллее мимо большого серого здания.
У следующего остановились.
— Ну счастливо тебе учиться, — сказал рикша. — Может, увидимся.
Секретарь приемной комиссии Рангунского университета обратил внимание на приехавшего из провинции паренька, в аттестате которого было сказано; «Особо отмечаются успехи Маун Аун Сана в математике, языке пали и английском языке».
Секретарь отложил перо и внимательно посмотрел на будущего студента. Перед ним стоял худой, угловатый юноша, даже скорее подросток, на вид ему было лет пятнадцать, не больше. Скуластый, большеглазый, темнокожий, резко очерченные губы и прямые, непослушные волосы, остриженные длиннее, чем носили в Рангуне. Юноша был одет в стираную белую рубашку и домотканые лоунджи. («Мог бы приодеться получше для приемной комиссии», — мелькнула мысль у секретаря.)
— На какие лекции в университете хотите записаться? — спросил секретарь.
— На английскую литературу, современную историю и политические науки.
— Не лучше ли вам подать на математику? У вас к ней склонности, а безработных литераторов и политиков в Бирме уже достаточно.
Секретарь улыбнулся и придержал улыбку на лице чуть подольше, чем хотелось, — ждал ответной. Но ее не последовало.
— Я не буду безработным политиком, — ответил Аун Сан.
Секретарь отметил про себя, что он говорил на правильном английском языке. Только произношение хромало. Ужасное произношение.
Слава богу, что хоть так говорит. И сказал более официальным голосом:
— Потом будете раскаиваться. Экзамены начинаются послезавтра, получите ключ от комнаты общежития… Следующий.
Аун Сан шел по тенистой аллее к общежитию. Все его имущество умещалось в мешке, который он нес на плече. Он всматривался в лица встречных. Вот идут трое, в шуршащих шелковых лоунджи, с кожаными портфелями в руках. Английские фразы, которыми они перекидываются, точны и правильны. Этим не надо беспокоиться о работе. А вот идет парень, одетый попроще, читает книгу на ходу. «С ним я познакомлюсь», — думает Аун Сан. Как велик университет! Вот уже минут десять идет Аун Сан по дорожкам, а все новые здания выглядывают из-за манговых деревьев, все новые аллеи пересекают его путь. Ба Вин говорил, что здесь около пяти тысяч студентов. Они даже издают свой журнал и имеют совет, который решает студенческие проблемы.