АУТ
Шрифт:
— Сам не знаю, — пробормотал Сатакэ.
— Из-за того, что потерял бизнес?
— Отчасти.
Но еще потому, подумал он, что ты единственная, кто знает настоящего Сатакэ, единственная, сорвавшая старый струп с давней язвы.
— Это ведь еще не все, да? — уже спокойнее продолжала Масако. — Я тебе нравлюсь, так? — Он не ответил, медленно двинувшись по направлению к голосу. — Чудно, да? Мне сорок три — не тот возраст, когда мужчины обращают внимание на женщину. Да я никогда их особенно и не интересовала. Нет, должна быть какая-то другая причина.
Нога зацепила пустую жестянку, и Масако замолчала. Он тоже замер,
За спиной послышался едва уловимый шорох, и Сатакэ резко метнулся в направлении звука. Масако пыталась поднять ставень разгрузочного отсека. Он прыгнул в тот момент, когда она уже наполовину протиснулась в щель, схватил ее за ноги, рванул на себя, а потом хлестнул ладонью по лицу. Масако упала на пыльный бетонный пол, и Сатакэ направил на нее луч фонарика. Она отбросила с лица волосы и с ненавистью посмотрела на него. Тот же, что и раньше, взгляд.
— Грязный ублюдок!
— Ты права. — Он схватил ее за волосы, не дав отвернуться. — Но я тебя ждал.
— Врешь.
— Нет.
У той женщины были совсем другие, резкие, словно вырезанные ножом, черты лица, Масако совсем не походила на нее. Сейчас на него смотрела не та, которую он убил когда-то. Но при всей несхожести черт у обеих было кое-что общее — глаза, наполненные ненавистью, враждебностью. Сердце его забилось, охваченное радостным предчувствием, поднимавшимся откуда-то из глубины, как приливная волна. Что даст ему женщина? Сможет ли он снова пережить то острое наслаждение, которое на протяжении семнадцати лет хранилось в запертом на ключ тайнике? Поможет ли она разгадать тайну того, что случилось с ним тогда?
Сатакэ стащил футболку, так что на Масако не осталось ничего, кроме дешевого белого лифчика и трусиков. И все равно она продолжала смотреть на него.
— Хватит. Убей меня. Сейчас.
Ничего не говоря, он стал срывать белье и, наткнувшись на сопротивление, подхватил ее на руки, поднял и перенес к платформе. Чтобы не билась, он лег на нее сверху. Масако охнула и вдруг обмякла. Сатакэ нашел веревку, которую принес с собой, связал ей запястье, завел руки за голову и привязал их к платформе.
— Холодно! — крикнула она, извиваясь на стылом металле. Некоторое время Сатакэ наблюдал за ней в свете фонарика — у нее было тонкое, почти хрупкое тело и маленькие груди, — потом начал медленно раздеваться.
— Ну давай, кричи. Тебя все равно никто не услышит.
— Ты, может, и не знаешь, но здесь по соседству работают строители.
— Дрянь!
Он снова ударил по лицу. Хотел не сильно, но ее голова мотнулась в сторону. Он вовсе не собирался убивать прежде времени. Она нужна ему живая и в полном сознании. Уж не перестарался ли? Сатакэ наклонился, чтобы определить, дышит она еще или уже нет, и в этот миг Масако повернула голову и снова посмотрела на него холодными как лед глазами. Из рассеченных губ потекла кровь.
— Убей меня побыстрее.
Та, другая, тоже просила его об этом, требовала, умоляла. Он и сейчас слышал ее крики. Две реальности, прошлая и нынешняя, оказались вдруг совсем рядом, он без труда перелетал из одной в другую, замирая от восторга, как несущийся по американским горкам ребенок. Возбуждение нарастало. Он склонился над ней и впился в ее губы. Потом, осыпаемый проклятьями, раздвинул ей ноги.
— Сухая, как щепка.
— Ублюдок!
Она снова задергалась, забилась,
И вдруг — слишком, слишком рано! — все закончилось.
— Извращенец!
Она плюнула ему в лицо смешанной с кровью слюной. Он утерся, а потом растер ее слюну по ее же лицу и укусил ее за грудь. Она вскрикнула было, но звук замер в горле, за стиснутыми зубами. Через окна под потолком уже вползал первый свет наступающего утра.
По мере того как солнце поднималось выше, из темноты проступали угрюмые детали интерьера: отвалившиеся от серых бетонных стен панели; сломанные перегородки, разделявшие когда-то кухню и душевые; ржавые краны и унитазы. Повсюду валялись пустые жестяные канистры из-под масла и пластмассовые ведерки, а в углу возле входа высилась кучка бутылок. И все же, несмотря на проникший в помещение свет, место это напоминало унылый бетонный гроб.
Услышав за спиной шорох, Сатакэ обернулся. Забравшийся в цех бродячий кот остановился и, увидев человека, метнулся назад. Наверное, почуял крыс, подумал Сатакэ и, опустившись на пол, достал сигарету и закурил. Дрожащая от холода Масако все еще вертелась на платформе, пытаясь освободиться от веревок. Сатакэ ждал солнца. Как только его лучи коснутся Масако, он снова овладеет ею. Только на этот раз уже сможет увидеть ее лицо. Спешить некуда.
— Холодно? — спросил он.
— Конечно. Я замерзла.
— Извини, придется подождать.
— Подождать? Чего?
— Солнца.
— Я не могу ждать! Мне холодно!
В голосе еще звучала злость, однако слова она произносила нечетко, заплетающимся языком. Щеки распухли от побоев, нижняя губа треснула. Глядя на покрытое гусиной кожей тело, Сатакэ вспомнил, что собирался срезать пупырышки ножом. Но нет, сейчас еще рано. Это можно приберечь к концу.
Сатакэ представил, как входит в нее тонкое, острое лезвие. Доставит ли ему это такое же удовольствие? То, что произошло с ним тогда, определило всю последующую жизнь, и сейчас он жаждал повторения.
Он достал из сумки нож в черных кожаных ножнах и положил на пол.
Солнечный свет наконец добрался до Масако. Едва ощутив его, она расслабилась, успокоилась, и ее бледная, с синеватым оттенком кожа начала обретать прежний, естественный цвет, как будто оттаивала. Сатакэ поднялся и подошел ближе.
— Ты ведь работала за такой вот штукой? — Масако непонимающе уставилась на него. — Работала?
Он сжал ее подбородок.
— Тебе-то какое дело?
Масако еще не согрелась и стучала зубами, но чувства ее определенно не остыли.