Аутодафе
Шрифт:
— Нет, Ваше Преосвященство, — выпалил Тим, — ни в коей мере. Просто…
Он никак не мог договорить эту фразу, но вдруг принял для себя решение, что, несмотря на риск, сказать правду будет лучше всего.
— Дело в женщине…
Прелат закрыл лицо руками и невнятно произнес:
— Отец Небесный, так я и знал!
— Нет, вы не так поняли, — перебил Тим. — Я хочу сказать — была одна женщина… Она жила в моем приходе…
— И?
— Но это было задолго до моего посвящения в сан, — с жаром сказал Тим. — Я тогда был в семинарии и… да, Ваше Преосвященство, я с нею согрешил. — Он чуть помолчал и добавил: — Я тогда любил ее всем сердцем.
Кардинал вскинулся:
— А теперь?
— А теперь я снова там, где могу ее увидеть. Это невыносимо…
— Она замужем? — перебил прелат.
Тим кивнул.
— И я наверняка знаю, что у нее есть ребенок, по крайней мере один.
— Так, хорошо. Ты с ней говорил?
— Нет, я ее видел только издали. Но от этого у меня…
— Болезненные воспоминания? — допытывался прелат. В голосе его слышалось сочувствие.
— Да, именно. Боюсь, я больше не могу оставаться в Сент-Грегори, иначе я просто сойду с ума.
На счастье, в дверях появился отец Хименес. Он нес поднос с чаем и сдобным печеньем. Секретарь поставил поднос на стол кардинала, и тот улыбнулся.
— Спасибо, Роберто, можешь там и оставить.
Секретарь почтительно склонил голову и быстро исчез.
Кардинал опять повернулся к Тимоти. Синие глаза его протеже излучали тревогу. Старик улыбнулся.
— Отец Хоган, если честно, я уже начал подумывать, не подвергает ли Господь испытанию твердость моей веры. Но теперь, слава Богу, ты меня укрепил.
— Я не очень вас понимаю, Ваше Преосвященство.
— Видишь ли, Тим, с тех пор как я удостоился архиепископского трона в Бостоне, я все время искал повод организовать твой перевод сюда, дабы я не в телескоп мог наблюдать за восхождением твоей звезды. И буквально несколько дней назад мне представилась идеальная возможность.
Он помолчал и скорбным голосом пояснил:
— Единственное, что меня огорчает, это то, что подоплека довольно печальная. Тебе в Григорианском университете не приходилось встречаться с парнем по имени Мэтт Риджуэй?
— Пару раз виделись. Он был на два курса старше, и мне всегда нравились его статьи в «Латинитасе». У него такое чувство юмора! Не говоря уже о великолепном знании языка.
— Ты себе и представить не можешь, какие он творил чудеса в наших школах! — продолжал кардинал. — Я его назначил директором по классическим языкам, и он исколесил все Содружество вдоль и поперек, распространяя, если можно так выразиться, благую весть о Евангелии. — Прелат вздохнул. — Такой был одаренный молодой человек!
— Был, Ваше Преосвященство? Он что, заболел?
— Сказать откровенно, — по-прежнему скорбно произнес Малрони, — его уход есть симптом некоей болезни внутри самой Церкви. Он вздумал жениться. Говорит, не в силах выносить одиночества. И должен тебе признаться, я могу его понять.
— Да, Ваше Преосвященство, — отозвался Тим, вдохновленный внезапным личным поворотом в разговоре.
— Я прилагаю все усилия к тому, чтобы Мэтта отпустили в Риме. Но это сделать очень непросто. Я думаю, что все члены курии, не говоря уже о Его Святейшестве, несколько «ошарашены» многочисленными случаями отступничества, воспоследовавшими за решением Иоанна XXIII «приоткрыть окно».
Так или иначе, Тим, дело в том, что архиепископство Бостонское осталось без директора по классическим языкам и без достойного кандидата на его место. Уверен, ввиду этого начальство будет благосклонно к просьбе о твоем незамедлительном переводе. Как скоро ты мог бы сюда перебраться?
— Я могу обсудить это с отцом Ханрэханом? Я бы не хотел создавать ему лишних проблем, он этого не заслужил.
— Конечно, Тим. Но я уверен, что мой старинный друг и преемник, епископ Бруклинский, подыщет ему другого помощника, и ты уже к Четвертому июля приступишь к своим новым обязанностям. Тогда мы сможем устроить двойной праздник.
Кардинал взглянул на часы:
— Ого, если я опоздаю, то никогда не смогу защитить Веру от этого злосчастного ректората!
Перед тем как сесть в самолет, Тим позвонил отцу Джо, чтобы поделиться с ним своей радостью. Но в конторе прихода сказали, что священник уже ушел домой.
В этот момент объявили о завершении посадки. Он поспешил на борт, чувствуя, что с души его сняли большой камень.
58
Тимоти
Домой Тим добрался в начале девятого. С порога он понял, что случилось нечто ужасное.
На столе была только одна тарелка, рядом, как статуя, сидела старушка сестра Элеонора. Ее лицо выражало большую тревогу.
— Что случилось, Нелл? Где отец Джо? Заболел?
— Нет, нет, — ответила та. — Но ему пришлось спешно уехать, чтобы совершить последнее таинство — кажется, теперь это как-то иначе называется.
— Да, это называется «соборование», — быстро подсказал Тим. Он был охвачен нетерпением. — Так кто умирает-то?
Монахиня внезапно побелела.
— Я не знаю. Кто-то с пневмонией. — Она явно нервничала. — Имени я не уловила.
Тим догадался, что она что-то утаивает.
— Говорите, кто! — потребовал он.
Испуганная сестра выпалила:
— Ваша мать, отец Тим. Он уехал к вашей матери. В клинике сказали, она просила прислать именно его.
Его мать?
Если, как уверяли Такк и Кэсси, его мать не способна к рациональному мышлению — и даже не может узнать собственного сына, — то как она умудрилась на смертном одре сохранить такую ясность ума, чтобы вспомнить отца Ханрэхана и послать за ним?