Аутодафе
Шрифт:
— Оставьте его!
Они молча дошли до запыленного лимузина, дожидавшегося у ворот. Тим подождал, пока все усядутся.
— Тим, садись! — позвал дядюшка. — По радио дождь обещали. Кроме того, если мы поспешим, до пробок проскочим.
— Отлично! — желчно заметил Тим. — Никогда себе не прощу, если вы попадете в пробку. Вы поезжайте, я потом на метро приеду.
Он захлопнул дверь и успел расслышать, как дядька дает указания шоферу: «Поехали. Я вам покажу короткую дорогу».
Тим вернулся к могиле матери. В нескольких метрах от свежего холма стояло большое надгробие некоего «Эвана О’Коннора, любящего мужа, отца и деда». Предусмотрительная родня О’Коннора поставила у могилы каменную скамью, на которой можно было присесть, подумать и помолиться за бессмертные души предков.
Тим задумчиво смотрел на могилу матери. «Ты унесла свою тайну с собой, Маргарет Хоган. Теперь мне ее никогда не узнать».
Он горько улыбнулся и сказал:
— Ради нас обоих, пусть это будет архангел Гавриил. Или даже сам Иисус. Или Моисей…
И вдруг он содрогнулся от ужасной догадки.
Моисей. Ведь в ее жизни был один Моисей! Нет, этого не может быть. Даже подумать об этом — уже богохульство.
И все же…
Он вдруг припомнил один момент из своего детства: ему четырнадцать лет, он сидит в столь памятном ему кабинете, и благочестивый старец рассказывает: «После смерти моей жены председатель синагоги Айзекс нанял ее убирать у меня в доме…»
Разве не человек по имени Моисей Луриа произнес эти слова?
Тим судорожно соображал и подсчитывал в уме. Если он ничего не путает — а Господь свидетель, сейчас он больше всего хотел бы ошибиться! — то Эммон Хоган отсутствовал именно в тот год, когда Моисей Луриа носил траур. Все сходится до мелочей. Самым ужасным образом.
Моисей Луриа овдовел вполне молодым человеком. Как бы он ни горевал, он все же был мужчина. И моя бедная мать, с ее юной красотой… И невинностью…
Возможно, перед этим человеком она испытывала благоговейный трепет. Наверняка испытывала. Он был слуга Господа, пускай даже и другого. А с его красноречием он вполне мог вызвать в ней сострадание к своему одиночеству.
На кладбище спускались сумерки. Тим устремился к метро, гоня мысли прочь.
Стараясь не думать о том, что он, священнослужитель, посвятивший себя любви к Иисусу Христу, может оказаться сыном раввина Моисея Луриа.
60
Тимоти
Тим попросил отца Джо Ханрэхана об исповеди, желая подготовить того к своему решению. Ибо после того, что он намеревался ему открыть, оставаться священником ему уже нельзя будет.
— Благословите меня, отец, ибо я согрешил. Я не исповедовался семь дней.
— Да? — переспросил отец Джо.
Тим страдальчески прошептал:
— Я совершил инцест.
— Что?
— Я вступил в связь с женщиной, которая, как оказалось, приходится мне сестрой.
Отец Джо был потрясен.
— Ты можешь объяснить толком, что еще за «инцест» такой? Что это еще за фантазии?
— Это не фантазии, это реальность! — вспылил Тим. — Мне надо было сразу додуматься, еще когда этот еврей сам мне сказал, что был знаком с моей матерью.
— Еврей?
— Рав Луриа. Пусть он в аду изжарится!
— Ты думаешь, что твой отец — раввин Луриа? — в изумлении воскликнул пастор.
— Я в этом уверен! Пусть перед своим Богом он сам оправдывается. Сейчас речь обо мне. Вы понимаете, что я согрешил? Какое мне теперь полагается наказание? Ничем мою душу теперь не очистить!
В исповедальне воцарилось молчание. Потом старик неуверенно попросил:
— А теперь послушай мою исповедь.
Тим покачал головой:
— Я не могу. Я не пастырь. Я в самом деле уже не пастырь. К тому же вы еще не отпустили мне грехи.
Отец Ханрэхан схватил Тима за плечи и вскричал:
— Назначаю тебе епитимью — выслушать мою исповедь!
Не давая Тиму возразить, приходский священник, знакомый ему с детства, грохнулся на колени и перекрестился.
— Благословите меня, отец, ибо я согрешил. В последний раз я был на исповеди неделю назад. Я совершил несколько смертных грехов. Не только за время, прошедшее с последней исповеди, но за всю сознательную жизнь.
Я способствовал увековечению лжи. Оправданием мне может быть только то, что правда, которую я утаивал, была мне открыта на исповеди. И никто, даже сам Всевышний, не мог бы заставить меня нарушить обет молчания.
Помолчав, он добавил:
— Но в качестве кающегося грешника я могу открыть ее вам.
Он посмотрел на Тима глазами, призывающими к состраданию, и прерывающимся голосом начал свой рассказ:
— Это было очень давно…
— Как давно? — сурово уточнил Тим. — Вы можете говорить конкретнее?
Тот замялся, потом сказал:
— Еще до твоего рождения.
Старый священник содрогнулся всем телом, но Тим приказал:
— Дальше!
— Один человек из моего прихода признался на исповеди, что совершил прелюбодеяние, и женщина зачала. Это была сестра его жены. Он хотел, чтобы она сделала аборт. Он служил в полиции и был знаком с докторами… — Он набрал воздуха. — Но я его отговорил. Потом, когда ребенок родился, я совершил подлог в документах о крещении. Я записал в них мужа этой женщины, чтобы ребенок считался рожденным в браке. Я хотел оградить несчастную больную женщину. И ребенка… Я хотел защитить невинного малыша.
Он уронил голову и заплакал.
Тима будто током ударило. «Так мой отец — Такк Делани? Этот мордоворот? Эта трусливая скотина?» От одной мысли ему сделалось тошно.
В этот момент старик священник поднял на него глаза и встретил негодующий взгляд.
— Вот вам моя исповедь, отец Хоган, — невнятно произнес он. — Вы отпустите мне грехи?
Тим замялся, потом выпалил:
— Не сомневаюсь, Господь в Своем неисчерпаемом милосердии ниспошлет вам Свое прощение. — И после паузы добавил ледяным тоном: — Моего же вы никогда не дождетесь.
Стояло туманное нью-йоркское утро. Однако Такк Делани, одетый в рубашку с коротким рукавом, открывавшую его мясистые бицепсы, весь взмок от работы: он косил лужайку перед своим домом в Квинсе, куда переехал с семьей несколько лет назад, когда получил сержантские погоны.
Он остановился, достал платок, вытер пот со лба и в этот момент увидел своего племянника. Тот, в джинсах и старенькой бейсбольной куртке, шел к калитке.
— Эй, Тим! — недовольно окликнул Такк. — Что это за наряд для священнослужителя?