Аутодафе
Шрифт:
— Пожалуйста, порадуйся, — честно попросил Тим.
В следующее мгновение он оказался рядом с ней на диване. Это произошло так быстро, что Дебора не успела даже испугаться.
— Я хочу тебя поцеловать, — пробормотал он.
— Нельзя!
Но в тоне ее не было протеста.
Тим зашептал быстро-быстро, словно боясь, что сейчас настанет конец света:
— Дебора! Я должен сказать тебе сейчас, иначе у меня никогда больше не хватит смелости… Я… Я… Мне… Ты мне очень нравишься.
Она закрыла глаза, но не отодвинулась, почувствовав какое-то прикосновение к своей шее. Это Тим робко до нее дотронулся. И тут же она ощутила его теплые губы на своих губах.
Никогда прежде Тим не испытывал ничего подобного.
Дебора была так перепугана, что не ответила на поцелуй, и все же ей хотелось навечно продлить это мгновение, от которого по спине у нее побежала дрожь.
И в этот миг в комнату вошел рав Моисей Луриа.
Тим моментально вскочил на ноги.
В гостиной горела только одна лампа — та самая, которую Тиму надлежало погасить, за это ему платили жалованье.
Несколько мучительных секунд рав молча смотрел на них, затем заговорил неестественно спокойным тоном:
— Итак, дети, что это все значит?
— Папа, это я виновата! — торопливо сказала Дебора.
— Нет, рав Луриа, — поспешил возразить Тим, — это я виноват. Я один! Это была моя идея почитать ей на иврите.
Раввин поднял брови и тихо переспросил:
— На иврите?
— Тим занимается с мистером Вассерштайном.
Рав Луриа немного подумал, потом, сохраняя это загадочное спокойствие, произнес:
— Похвально, что христианин имеет желание читать Библию в оригинале. Только для какой цели, хотелось бы знать? И почему в качестве слушателя выбрана Дебора? Я бы с большим удовольствием поручил его обучение кому-нибудь из моей ешивы. Итак, я спрашиваю: что тут происходит?
Совесть снова заставила Тимоти заговорить первым.
— Рав Луриа, — бесстрашно заявил он, — это я все затеял. Виноват один я. Пожалуйста, не гневайтесь на Дебору!
— «Не гневайтесь»? Молодой человек, эта ситуация порождает нечто большее, чем гнев. — После паузы он добавил: — Итак, если вы соблаговолите оставить ключи, мы расстанемся по-хорошему. И навсегда.
Тимоти, как в столбняке, достал из кармана ключи и выложил на стол. Звон металла нарушил священную тишину шабата. Он бросил взгляд на Дебору.
— Дебора, мне очень жаль. Но я не сомневаюсь, что твой отец поверит, что ты…
— Спокойной ночи, — с нажимом произнес рав Луриа.
Отец с дочерью остались одни. Ее едва освещал тусклый свет единственной лампы. Он оставался в тени, такой густой, что был почти невидим. Как сам Господь.
Перепуганная Дебора физически ощущала исходящий от отца жар гнева. Она была уверена, что он сейчас подвергнет ее бичеванию — если не физически, то словами.
Но он ее удивил.
— Дебора, — мягко произнес отец, — зря я на тебя рассердился. Я сам виноват. Я знаю, ты хорошая девочка, но у тебя было искушение. Вот каким образом бесовский промысел толкает нас на грех.
— Я не грешила! — прошептала она.
Рав воздел очи к небесам и поднял руки. Потом снова взглянул на дочь и тихо произнес:
— Иди спать, Дебора. Мы поговорим, когда кончится шабат.
Она молча кивнула и стала подниматься по лестнице. Ступени всегда скрипели, но сегодня в каждом их звуке ей слышались обвиняющие голоса.
Она прошла к себе и, не раздеваясь, упала на постель. Внешнее спокойствие отца не оставляло ей никаких иллюзий. Она знала, что завтра, едва взойдут три вечерних звезды, он вынесет ей свой приговор. И она его заслужила.
Она опозорила родительский дом, осквернила святой шабат и обесчестила всю семью.
Но в калейдоскопе ее чувств было еще кое-что. Чувство вины перевешивалось тем ощущением физического трепета и возбуждения, какое она испытала от прикосновения Тимоти.
Сидя за столом за чашкой утреннего кофе, рав Луриа ничем не проявлял гнева, вызванного событиями вчерашней ночи. Вдвоем с Дэнни они рано ушли в шул. Спустя полчаса следом направились женщины. Дебора с ужасом ждала, что скажет мама, когда они останутся одни. По выражению лица Рахели и тембру ее голоса Дебора чувствовала, что отец ей все рассказал. Но мама не произнесла ни слова.
Наконец день сменился вечером. Из своей комнаты, куда она в страхе уединилась, Дебора слышала, как внизу хлопнула дверь. Больше ждать она была не в силах. Она встала, сполоснула лицо холодной водой и спустилась.
Рав был поглощен хавдалахом, ритуалом, знаменующим окончание шабата. Ангелы субботы улетели. Вновь надвинулся бренный мир во всем его несовершенстве.
По привычке Дебора сразу прошла в кухню, чтобы помочь матери с мытьем посуды — последнее напоминание о священном дне отдохновения. Она была уверена, что сейчас войдет отец и пригласит ее для разговора наедине. Но этого не произошло. Вместо этого он удалился к себе в кабинет.
Прошел почти час, когда оттуда раздался негромкий голос:
— Дебора, приди, пожалуйста, ко мне.
Она хорошо подготовилась. Последние двадцать четыре часа она провела в отчаянных поисках способов искупить свой грех и смягчить отцовский гнев. Одновременно она отлично понимала, что от нее потребуются какие-то жертвы.
Едва ступив на порог кабинета, Дебора выпалила:
— Папа, я выйду замуж за Ашера Каплана.
Отец мягким жестом пригласил ее сесть.
— Нет, дорогая, в сложившихся обстоятельствах я не стану просить рава Каплана об этом браке.
Дебора лишилась дара речи. Она похолодела, в голове у нее помутилось.
— Дитя мое, — медленно и взвешивая каждое слово, продолжал рав, — это моя вина. По глупости я считал, что, когда он приходит, ты уже у себя в комнате.
Он помолчал, потом пробормотал:
— Я думаю, лучше тебе будет уехать.
Дебору как ударило.
— Куда… куда ты хочешь меня сослать?
— Дорогая моя, — с печалью во взоре произнес он, — я не посылаю тебя в Сибирь. Я говорю о Святой Земле — «Златом Иерусалиме». В конец концов, всего несколько месяцев, как Всевышний объединил град Давидов в одно целое — и притом всего за шесть дней, чтобы на седьмой израильские солдаты смогли получить отдых. Думаю, ты должна с радостью смотреть на открывающуюся тебе новую жизнь.