Аваллон

Егерь шагал по разбитой грунтовке, опоясавшей подножие сопки. За ее вершиной спешил укрыться потускневший диск солнца. Заросший кустарником склон нависал слева, а справа раскинулась обширная лесистая падь, уходящая к горизонту, где сквозь марево ранних сумерек проглядывали очертания других сопок, округлых, приземистых и обманчиво близких. Там, у их подножия, на озерном берегу лежал поселок. Но егерь знал, что до него еще шагать и шагать, особенно по этой лесовозной грунтовке, огибавшей падь широкой дугой.

Егерь поправил сползший ремень карабина, но от этого рюкзак, потяжелевший к вечеру, съехал набок и принялся при каждом шаге неприятно толкать в спину. Пришлось останавливаться, скидывать амуницию

Припозднился. Зачем поперся к Лысой сопке? Ну, рубят они там лес направо и налево и правил никаких не соблюдают. Что ты можешь сделать? Хорошо, хоть послали вежливо, дескать, не суй нос и не отвлекайся от своих обязанностей. Могли послать по полной программе, как в прошлом месяце. Везде рубят. Половина рубщиков – бандиты. Другая половина – под их «крышей». А если кто сам по себе, то, глядя на такие порядки, тоже от бандитов не отстает. Иногда шустрит тут ментура, кого-то останавливает на дорогах, даже арестовывает лесовозы. Но потом и лесовозы те дальше себе лес трелюют, и владельцы их не чахнут. А местные, подрядившиеся на лесоразработки, орудуют так, будто и для них тайга не дом родной, а голые кубометры. С другой стороны – жить-то людям нечем. Потому и пашут на воровских делянах. А с кем поведешься, от того и наберешься. Егерь спрашивал иногда у поселковых: «Мужики, рыбы и зверя давно нет, когда все вырубим, чем жить будем?» Мужики мялись: «Чего загадывать? Здесь издавна золотишко попадалось. Авось, на него перейдем.» Никто ни о чем и не загадывал, жили, как последний день.

Если бы еще «уазик» не сдох. Но он сдох. До Лысой подбросил попутный лесовоз, а обратно попутка не попалась.

Егерь снял фуражку, утер со лба пот, покосился на вершину сопки, окончательно заслонившую солнце. С низины потянул вечерний ветерок и принес с собой облачко последней мошкары. Привычный егерь только вяло отмахнулся. Вместе с ветром дошел запах старой гари. В этом году, слава богу, пожаров случилось не много. Но, не исключено, что еще будут. Рубщики подпалят – от окурков, от костров, от их чертовых машин. Где только набрали такой техники?! Ползет по тайге чудище на каких-то пухлых, некруглых колесах, во все стороны у него захваты, крановые стрелы, впереди пилы. Ревет, деревья падают, сзади остается голое место. С другой стороны, чего удивляться? Лес дорог. Наворовали, продали, накупили этих самых чудищ, чтоб еще сподручней воровать.

Тайга теперь горит каждый год – с ранней весны до глубокой осени. В прошлое лето огонь чуть не перекинулся на поселок. А соседний пожаром все-таки накрыло. Больше половины домов сгорело. По радио егерь слышал, что помощь пострадавшим так и валит отовсюду. А на самом деле, как маялись люди, так и маются. Многие разъехались. Ясно, что каюк поселку, больше не поднимется. А пожары еще и потому, что климат будто взбесился. То все лето сушь, то ливни пронесутся и за ними опять сушь. Или оттепель по зиме, с крыш капает, а как мороз вернется, в тайге такой наст нарастет, что никакой сохатый под ним не дороется до корма. В прошлом декабре гроза была – с громом и молнией. Бабки перепугались, да и мужики ежились: что за дурные чудеса?! Надломилось что-то в природе. И в жизни надломилось. А главное – в самом человеке.

Егерь посещал каждую новую деляну, лишаем проевшую тайгу. Не затем, чтобы качать права, которых у него не было. Просто от далекого рева трелевщиков в душе саднило, и он, будто по зловещему зову отправлялся взглянуть, где и как еще крушат его привычное царство мира и покоя.

Началось не так давно. До этого сколько лет здесь прожил, будто в параллельном мире. То, что доходило из городов: вранье, реформы по преобразованию свалки в помойку, выборы никого из никого, борьба с бедностью через ликвидацию бедных – все разбивалось о стену тайги, вязло в ее чаще, пусть и поредевшей, но пока надежно обороняющей от мирского безобразия. Жилось туговато, но спокойно для души. Почти честно. Но и сюда добрались со своими тракторами и японскими трелевщиками, вгрызлись в лес, изуродовали свежими просеками, изломали вековую тишину. А поделать ничего нельзя. Какие уж тут охотничьи угодья?! Придется просить перевода куда-нибудь подальше в глушь, чтоб хоть сколько-то еще пожить в тишине…

Егерь, вздохнув, зашагал дальше. Быстро смеркалось. Он прикинул: до ночи в поселок не успеть. Тащиться в темноте неохота: устал, дорога ухабистая и конца ей нет. А тут еще эта история…

Егерю грозили не раз. Он на угрозы поплевывал, понимал, что люди эмоции выплескивают. Да и не таков он, чтоб голыми руками его взять. Но последний случай не шел из головы.

 Он, конечно, загнул не по своим правам. Остановил «джип» и трехосный «Урал» военного образца, объявившиеся в поселке: кто такие, откуда, зачем? Из машин повылезли ребятки. Сразу было видно, что за ребятки – по одежке и выговору. Его ведь участковый предупреждал: с общаковской братвой из Пионерска на рожон не лезь. Но эти оказались совсем борзыми. Слово по слову, когда «джип» попер прямо на егеря, тот скинул с плеча карабин и, не раздумывая, продырявил передние колеса.

Ребяткам скулы свело. Но решили, видно, что посреди поселка разборки устраивать не стоит. Их главный процедил: «Ты, козленыш, в лес лучше не ходи. За первым кустом встречу.» И скомандовал подручным менять простреленные скаты. Егерь, оглянувшись по сторонам, заметил над заборами макушки любопытных. Наблюдали, притаясь. В случае чего, никто на выручку не придет. Ты при власти, сам заварил, сам и расхлебывай. Егерям ведь, как и ментам, в охотничьих краях при встрече первыми кивают, а в спину – кукиш.

Так пригрозил братан, что егерь понял: не пустые слова. На всякий случай позвонил в головной поселок Индустриальный, в отделение милиции. Но до Индустриального сто километров. Пока там раскачались, пока прислали участкового из соседнего села, братки, поменяв колеса, давно укатили. Прибывший старлей побродил по деревне, потолковал с народом, попенял егерю за горячность и превышение должностных полномочий. А на прощание, глядя в сторону, проворчал:

– На хрен ты с ними схлестнулся?! Больше всех надо? Они ж не погулять сюда привалили. Бабки делать. А если кто им бабки делать мешает, они порожних базаров не разводят. Осторожнее, смотри…

С тех пор егерь старался не оказываться в глухих местах затемно. Тем более, что «джип» тот еще не раз мелькал в поселке. Егерь окольно узнал, что ребятки перетирают с местным лесхозом, где бы нарезать деляны. Добычливые участки поблизости уже заняты. Но ничего, для таких место непременно найдется…

До темноты оставалось совсем немного. И, как на зло, ни одного лесовоза. То снуют туда-сюда, как мухи над сортиром, а тут запропастились. Над дорогой повисла пропитанная потаенными звуками лесная тишина. Она неуловимым эхом отдавалась от склона сопки, и казалось, что под темнеющим небосводом вместе с сумерками сгущается таинственный шепот. То ли засыпающие кроны деревьев издавали его, то ли потревоженные людской возней таежные духи, в которых не верил ни егерь, ни сами аборигены, некогда им поклонявшиеся. Теперь аборигены больше бутылке поклонялись. А те, что похитрей да поразворотливей – «баблу». «Деревянные» пересчитывать в «зелень» научились не хуже пришлых лесодобытчиков.

За поворотом дороги на егеря глянул черный провал в стене зарослей. Старый зимник, ведущий через падь к поселку. Если свернуть на него, дорога вдвое короче. Но егерю сворачивать не хотелось. Он остановился, достал сигареты, неторопливо закурил. Отсыревшая «Прима» затрещала, вспыхивая искрами.

По старому зимнику почти никто не ходил и не ездил. Его пробили лет десять назад на месте старой охотничьей тропы. Охотиться в этих местах стало особенно не на кого, кроме зайцев и прочей мелочи, тропа заросла, но так и подзуживала проложить короткую дорогу. Леспромхоз, который тогда еще не окончательно развалился, взялся за дело.