Авалон: Хроники Бессмертных
Шрифт:
– Осрамила меня, потаскуха! УБИРАЙСЯ ВОН!
Антон выскочил вслед за Настей, боясь, как бы Евген не решил снова атаковать, но того уже не было – лишь стремительный топот его шагов отдавался в пролетах пятого этажа. Далеко внизу хлопнула металлическая подъездная дверь – и всё стихло.
Настасья, постояв с минуту, медленно, точно её плохо слушались ноги, вернулась в квартиру. Она прошла в комнату, села на кровать и беззвучно заплакала. Сейчас она была похожа на одну из тех мраморных статуй, что стояли в величественных
Антон возвратился вслед за ней в комнату; постоял на пороге, словно оглушенный, поднял валяющийся на полу табурет, сбитый Евгеном. Ему запоздало пришла в голову мысль, что вообще-то они должны были попытаться Женю задержать, чтобы он явился пред Советом Маханаксара. Но теперь уже слишком поздно…
Как много, оказывается, может произойти в жизни всего за несколько минут. Как многое может измениться, – измениться неизбежно и навсегда. Необратимость происходящего пугает и не дает покоя ни душе, ни сердцу.
Антон посмотрел на Настю. Та подняла на него свои заплаканные глаза, всмотрелась, а потом словно груз нечеловеческой боли придавил её вниз, и она, согнувшись, прижала ладони к лицу, испустив жалобный, полный отчаяния и безнадежности стон. Её рыдания заполонили собой пространство комнаты, и в тот же миг все стеклянные дверцы шкафов и стеллажей взорвались мириадами осколков, точно внутри них были спрятаны бомбы. Разлетелись прозрачные статуэтки на полках, разбилась хрустальная ваза на подоконнике. Лопнули кружки в серванте и расписные блюдца с тарелками – всё рвануло вдребезги.
Куски стекла, хрусталя, фарфора полетели во все стороны, разрезая и рассекая шторы, занавески, обивку диванов и кресел. Антон, едва успев отскочить, почувствовал, что пару стекляшек ранили его щёку. А Настасья, каким-то чудом невредимая, но умирающая от безысходности душевной боли, сидела посреди этого хаоса, и летающий водоворот из битого стекла, не опадая, кружился и ревел вокруг неё, вторя её стенаниям и разлетевшемуся только что, как и эти осколки, несчастному сердцу…
* * *
– Машка!
Малиновская остановилась, подняла голову и заозиралась по сторонам, чтобы разглядеть, кто её зовёт. Она настолько углубилась в собственные мысли и размышления, что не смотрела вокруг и потому даже не заметила, что во дворе её дожидаются друзья: на лавочке посреди оплывших и почерневших сугробов, окруженные горами выползающего из-под снега мусора, сидели Слава, Семён, Таня и Бирюк. Маша свернула с более-менее хорошо расчищенной дороги к подъезду и, перепрыгивая через многочисленные лужи и ручьи, добралась до них.
– Привет! – она вяло помахала рукой и устало поставила большой пакет на краешек скамейки. – Вы чего в такую грязь забрались?
– Это было единственное свободное место, где можно спокойно посидеть, – почему-то слегка недовольно объяснил ей Слава.
– Ну, как она? – без ненужных предисловий сразу спросила Татьяна. Речь шла, разумеется, о Насте: уже на следующий день ребятам были известны все подробности произошедшего (а Малиновской и того раньше – в тот же вечер, когда она принесла запасные ключи). Разумеется, самую суть истории знали лишь те, кому и положено было об этом знать – до ушей посторонних не добралось ни единого лишнего факта.
Конечно же, соседи по лестничной клетке, имеющие смежные с Настиной квартирой стены, всё-таки заподозрили неладное: они не могли не услышать того, как Настасья в едином нервном порыве перемолола на куски большую часть стеклянных вещей, находившихся в тот момент в комнате, но Антону удалось разрулить ситуацию, сказав, что это всего лишь семейное недоразумение – с кем, мол, не бывает. И вроде бы все особо любопытные уши оказались этими объяснениями удовлетворены; по крайней мере, лишних вопросов ни у кого больше не возникло, да и особенно большой огласки во дворе эта история не получила.
– Второй день плачет и никак не может успокоиться, – грустно сообщила друзьям Малиновская, озадаченно почесывая затылок. – Я уж и ума не приложу, как её успокоить: все глаза красные, опухшие, на человека не похожа – просто беда! Ничего ей не интересно, ничего не хочет. То одно ей подсовываю, то другое – посылку папину даже вместо неё распаковала, он там столько всякого-разного прислал – так нет, от всего нос воротит. В глубокой депрессии наша Настюха, короче говоря.
– Что же делать? – как-то немного беспомощно спросил Семён.
– Вот, заходила в аптеку, купила успокоительных, – Маша кивнула на свой пакет. – Да в продукты ещё зашла, набрала всякой ерунды, которую особенно готовить не нужно. Все равно Настька сейчас не в состоянии что-либо там стряпать.
– Но ей хоть немного лучше? – уточнил Бирюк.
– Получше, конечно, чем вчера, – хмыкнула Машка, разглядывая веселящихся соседских ребятишек, которые недалеко от них пускали в луже собственноручно сложенные из фантиков корабли. – Если это можно назвать улучшением. Вчера-то вообще караул был: с нею практически целый день Антон просидел, пытался как-то помочь, а сегодня он не смог – дела: и в институте необходимо быть, и по работе его чего-то там вызвали, поэтому в этот раз пары пришлось прогулять уже мне.
– То-то я смотрю, я тебя сегодня в столовой не видел, – как бы между прочим заметил Славик.
– Ну да, – как-то немного отвлеченно согласилась Малиновская. – Просто Антон сказал, Настю бы нежелательно сейчас одну оставлять – вот и дежурим по очереди. – объяснила она.
– Почему это? – не понял Слава.
– Она… как бы это сказать… – Маша немного замялась, но потом продолжила: – Антон прочитал её мысли… Короче говоря, он боится, чтобы Настя с собой что-нибудь не сделала.