Авантюристы

Август 1812 год, Смоленск

В городском доме помещика Петра Анисимовича Горюнова царила суета и беспорядок, причиной сего было приближение французской армии к Смоленску. Прислуга срочным порядком упаковывала ценные вещи; супруга Петра Анисимовича, Глафира Сергеевна, дама пышная и решительная во всех отношениях, сотрясала воздух и так весь пропитанный

– Анфиска! Дашка! Поторопитесь! Уже слышна орудийная канонада! Чего доброго француз застанет нас прямо в доме со всем добром – вот уж будет чем потешиться неприятелю!

Девки переглянулись: попадать в руки ужасным французам им вовсе не хотелось, и они с пущим рвением начали упаковывать барские платья.

Петр Анисимович не поддавался всеобщей суете и панике, он ходил по дому, молча, созерцая удручающую картину: картины сняты и завёрнуты, персидские ковры скатаны в рулоны, посуда упакована, одежда вынута из шкафов и дожидается, когда, наконец, ей займутся неповоротливые Анфиска и Дашка. Слова хозяйки возымели на девок необыкновенное действие, и они с перепугу, упирая сопли и слёзы рукавами ситцевых рубах, а то и вовсе подолом цветастых сарафанов, начали поторапливаться.

– Пётр Анисимович! Душа моя! – проревела Глафира Сергеевна. – Прикажи, голубчик, мужикам загружать ковры, картины и посуду.

Барин ещё раз посмотрел на перевёрнутый вверх дном в суматохе дом, понимая, что может вернуться на одни лишь обугленные головешки, и распорядился:

– Трофим! Загружай!

Управляющий тотчас привёл мужиков, также томимых страхом и сомнениями.

– Барин… – начал один из них, – дозвольте спросить вас.

Пётр Анисимович удивился: о чём вообще можно спрашивать в такой момент?

– Ну что тебе?

– А что ежели энтот хранцуз, лихоманка его подери, дом сожжёт? Али догонит нас с добром-то: чаво делать станем?

Горюнов задумался: подобные мысли не давали ему покоя уже второй день.

– Упаси Господь от такой напасти! Надобно надеяться на нашу армию. Авось, с Божьей помощью всё и образуется.

Мужики переглянулись: ну да, они и забыли, что в России всё решает Его Величество «Авось»!

– Лизавета! – окликнула Глафира Сергеевна прислугу. – Ну, что ты спишь прямо на ходу? Ты постельное бельё упаковала, как я велела?

– Да барыня, всё как сказано…

Лизавета указала на сундук, доверху нагруженный бельём из отменного фламандского полотна.

– Хорошо…

– Барыня… – начала было Лизавета.

– Говори быстро, не тяни!

– Позвольте остаться, мать уж больно хворая. Не перенесёт она дороги-то до вашего поместья в Горюново.

– Дело твоё. Смотри не пожалей потом, – ответила барыня. – За домом приглядывай, раз уж остаёшься.

– Слушаюсь, Глафира Сергеевна.

В гостиную вошли двое мужиков, они подхватили за боковые кованые ручки сундук с бельём, и потащили грузить

Виктор, которого до недавнего времени Глафира Сергеевна, следуя моде, называла на французский манер, произнося имя ненаглядного чада с ударением на последний слог, носился по дому. Прислуга только и успевала, что уворачиваться от чрезмерно активного юноши. Он размахивал отцовской саблей и кричал:

– Подайте мне сюда Наполеона, я выпущу ему кишки!

– Перестань носиться! – одёрнула его мать. – Пятнадцатый год уже, а ты всё в игрушки играешь. Лучше помоги отцу.

Виктор остановился, огорчившись, что его развлечение прервали столь грубым образом, и неохотно поплёлся прочь из гостиной, в надежде, что не встретит отца.

Лизавета, стараясь не привлекать к себе внимания, «вынырнула» из господского дома, впрочем, на неё всё равно никто бы из господ или прислуги не обратил внимания. Не до того было.

Однако её неожиданно окликнули:

– Лиза!

Девушка обернулась – навстречу шёл Фрол, кучер соседского помещика Сазонова. Пётр Анисимович Горюнов давно приятельствовал с Сазоновым. А прислуга – тем паче.

– Фролушка! – девушка бросилась к своему возлюбленному. – Господи, что теперь будет-то?.. – она не выдержала и залилась слезами.

Кучер обнял сою пассию, попытавшись успокоить:

– Ничего, побьём хранцузов! Не сумневайся… – он привлёк Лизу и поцеловал в губы. – Уезжаю я с барином и его семьёй в Нижние Вешки, туды хранцузы, могёт не доберутся.

Девушка всхлипнула.

– Я остаюсь здесь…

– Как? – удивился Фрол. – Зачем?

– Мать совсем плохая, того гляди помрёт. Кто её похоронит как не я? Прощай, Фролушка, свидимся ли ещё? – Лиза снова заплакала. – Коли нет, знай – любый ты мне всегда был…

Кучер растрогался, прослезился и ещё раз привлёк к себе возлюбленную.

– Свидимся, не сумневайся…

Он отстранил от себя девушку и быстро ушёл со двора. Та так и осталась стоять, не замечая ничего вокруг себя – слёзы застилали её глаза.

…Лиза вошла в комнату, в ней царил полумрак, мать лежала на лавке, прикрытая меховым зимнем салопом и, несмотря на это, её трясло от лихорадки.

– Доченька… – простонала она. – Чаво такой крик-то стоит?

– Господа уезжают в поместье Горюново, что восточнее города, думают хранцузы туды не дойдут, – пояснила Лиза.

– И ты поезжай… Всё равно помру, чаво тебе при мне делать-то…

– Матушка! – девушка упала на колени перед скромным ложем больной родительницы и залилась слезами. – Как вы без меня-то?

– Ничего… Поезжай… – настаивала мать.

Но Лиза твёрдо знала: она останется в доме, подле матери.

Когда французы заняли Смоленск, оставленный русскими войсками, то расположили ставку в доме помещика Горюнова, как одном из самых лучших в городе. В это время Лиза стояла на коленях перед усопшей матерью.