Авария на Нью-Йоркской шахте
Шрифт:
Поддавшись уговорам знакомого агента, застраховали жизнь, выпивали только чинно-благородно -- в гостиничных барах, хранили счета от зубного врача, чтобы потом получить, как положено, льготу по страховке.
И как-никак мне уже стукнуло двадцать восемь...
Несусветное побоище началось неожиданно. Как гром среди ясного неба.
Живешь, не ведая беды, под ласковым солнцем. Переодеваешься, например, весь поглощен этим немудреным делом. Размер, будь он неладен, не тот, приходится закатывать рукава рубашки, натягиваешь штанину на правую ногу, а левой пытаешься попасть в несуществующую брючину...
А это зловеще грянул выстрел. И началось...
Откуда-то сверху, с какого-то таинственного холма, кто-то неведомый навел на нас воображаемый пулемет-- и ну поливать незримыми пулями!
Как ни крути, смерть -- это смерть, и ничего другого. Так же, как заяц, например,-- это заяц, неважно, откуда он выскочил -- из шляпы или из хлебного поля. Или, скажем, жаркий очаг -- это жаркий очаг, а черный дым из трубы не что иное, как черный дым.
* * *
Первым шагнул через мрачную бездну между бытием и небытием (или небытием и бытием) мой университетский товарищ. Он был учителем английского, три года как женился. Накануне Нового года жена уехала рожать в отчий дом на Сикоку.
В одно прекрасное январское воскресенье он купил на распродаже в универмаге немецкую бритву -- ею, пожалуй, можно было бы отрезать уши слону -- и два тюбика крема для бритья. Дома, пока грелась вода для ванны, достал из холодильника лед и опорожнил бутылку шотландского виски. Потом, сидя в ванне, вскрыл себе вены.
Через два дня тело обнаружила мать. Приехала полиция, место происшествия фотографировали и так и эдак. Если бы еще расставить там горшки с цветами, снимки вышли бы жизнерадостными, как реклама томатного сока.
"Самоубийство" -- гласила официальная полицейская версия. Квартира оказалась запертой изнутри, ключ висел тут же. Главное же -- бритву в тот день приобрел сам покойный.
Никто, однако, не мог уразуметь, зачем ему понадобился этот дурацкий крем. Да еще два тюбика! Наверное, не успел свыкнуться с мыслью, что жить осталось всего несколько часов. Или устрашился, что продавец в универмаге заподозрит, что он собирается свести счеты с жизнью?
Ни предсмертного письма, ни какой-нибудь записки -- ничего не было. На кухонном столе стоял стакан, пустая бутылка, глубокая чашка из-подо льда и два тюбика крема для бритья.
Пока грелась вода, он пил рюмку за рюмкой шотландское виски со льдом и, наверное, не отрывал глаз от этих тюбиков.
"Бриться мне больше ни к чему".
Тосклива, как зимний дождь, смерть молодого человека двадцати восьми лет.
* * *
В следующие двенадцать месяцев к нему добавились еще четверо.
Один в марте стал жертвой аварии на нефтяных промыслах где-то в Саудовской Аравии, а может -- в Кувейте. Двое других погибли в июне. Сердечный приступ и транспортная катастрофа. С июля по ноябрь длилось затишье, а в середине декабря опять... И тоже из разряда "дорожно-транспорчных происшествий".
Кроме самого первого, того, что ушел из жизни по своей воле, ни один человек в предсмертный миг не успел осознать, что происходит. Так бывает, когда привычно тащишься вверх по лестнице, а под ногой вдруг рушится ступенька.
"Постели мне, пожалуйста,-- произнес тот, что скончался от разрыва сердца.-- Какой-то шум в затылке".
Укрылся одеялом, уснул и не проснулся.
Девушке, погибшей в декабре, самой молодой из всех, единственной женщине, было двадцать четыре.
Вечер накануне Рождества был холодным и дождливым. Ее насмерть задавил грузовик какой-то фирмы, производящей пиво. Смерть настигла ее в роковом -и таком прозаическом!
– - месте... Это был тесный промежуток между фонарным столбом и злосчастным грузовиком.
* * *
Вскоре после похорон я упаковал пиджак, только что взятый из химчистки, и, как положено, с бутылкой виски отправился к его владельцу.
– - Спасибо, выручил.
Он улыбнулся.
– - Ничего, мне ведь он не понадобился.
В холодильнике остывало пиво, уютная софа освещалась слабыми лучами солнца. На столе рядом с традиционным рождественским украшением цветком эуфорбии -- красовалась свежевымытая пепельница.
Он принял от меня виниловый пакет с пиджаком и уложил его в шкаф, так, будто устраивал медведя па зимнюю спячку.
– - Надеюсь, пиджак не очень пропах похоронами, сказал я.
– - Да ладно, для того он и предназначен. Меня больше тревожит персона, которая надевала этот пиджак.
Я хмыкнул.
Он уселся напротив, вытянул перед собой ноги и положил их на софу. Разлил пиво в стаканы.
– - Вот ты, действительно, с ног до головы весь в похоронах. Скольких же ты похоронил?
– - Пятерых.-- Я разогнул все пять пальцев левой руки.-- Но теперь все, конец.
– - Думаешь?
– - Мне так кажется, ответил я. Хватит. Вполне достаточно народу поумирало.
– - Какое-то заклятие пирамид. "Таково расположение звезд на небе, и тень от луны закрыла солнце..."
– - Вот-вот.
Покончив с пивом, мы взялись за виски. Зимнее солнце, описав плавную дугу, заглянуло в комнату. Он сказал:
– - Ты выглядишь мрачным.
– - Вот как...
– - Наверное, мысли спать не дают. Я засмеялся и посмотрел в потолок.
– - А я с этими ночными думами покончил, -- сказал он. И как же это?
– - Когда на меня находит, хватаюсь за уборку. Включаю пылесос, протираю окна, перемываю стаканы, двигаю мебель, глажу рубашки все подряд, подушки диванные выбиваю... А потом перед сном часиков в одиннадцать выпью немного и спать. И все. Утром, когда натягиваю носки, считай, все забыто. Начисто. Часа в три ночи чего только не взбредет на ум. То одно, то другое...
– - Точно.
– - В такое время даже звери и те "думу думают",-- сказал он, что-то вспомнив.-- Слушай, а тебе никогда не случалось бывать ночью в зоопарке?
– - Нет,-- ответил я растерянно,-- нет, конечно.
– - Я был разок. Вообще-то нельзя, но я упросил одного знакомого.
– - Понятно.
– - Необыкновенное, я тебе скажу, переживание. Нечто неописуемое. Знаешь, кажется, будто земля лопается беззвучно и что-то выползает... И это что-то, оно вылезло из самых земных глубин, а потом, невидимое, затеяло шабаш. Этакая глыбища морозного воздуха. Глазом ее не видно... А звери чувствуют. И я чувствую, что они чувствуют. Слушай, ведь почва, по которой мы ходим, она же соединяется с самой сердцевиной земли... А в этой сердцевине как бы спрессовано время... Огромная масса времени... Я чушь мелю, да?