Аватара

Готье Теофиль

Александр Марков, профессор РГГУ

Аватара

Глава I

Никто не понимал, что за таинственный недуг медленно подтачивает здоровье Октава [1] де Савиля. Он не лежал в постели и не нарушал привычного образа жизни; ни разу ни одна жалоба не сорвалась с его губ, и, однако, он угасал на глазах. Доктора, к которым ему приходилось обращаться по просьбе участливых родителей и друзей, расспрашивали его, но не получали никакого ответа, да и сами медики не обнаруживали у больного ни одного тревожного симптома: они простукивали его грудь и не слышали ничего подозрительного, прикладывали ухо к сердцу и улавливали только чуть замедленное или чуть учащенное биение. Октава не мучили ни кашель, ни жар, но жизнь вытекала из него по капле сквозь одну из невидимых дыр, которых, как утверждает Теренций, у человека немало [2] .

1

Октав. – Выбор имени не случаен. Готье заимствовал его из романа Стендаля «Арманс, или Сцены из жизни парижского салона 1827 года». Так звали молодого аристократа, склонного к мизантропии и отличавшегося перепадами настроения, который покончил с собой, разуверившись в любимой девушке из-за низкой интриги недоброжелателей. Роман, видимо, произвел на Готье неизгладимое впечатление, позднее он присвоит фамилию героя Стендаля «де Маливер» – главному герою своей повести «Спирита». В сюжетах всех трех произведений прослеживаются несомненные параллели.

2

…сквозь одну из невидимых дыр, которых, как утверждает Теренций, у человека немало. – Имеется в виду стих из комедии римского комедиографа Теренция (190–150 гг. до н. э.) «Евнух» (161 г. до н. э.): «…plenus rimarum sum, hac atque illac perfluo» (акт I, сц. 1, 105). Ср.: в пер. А. В. Артюшкова: «…кругом в дырах, повсюду протекаю я».

Порой в странном обмороке он становился бледен и холоден, точно мрамор, и две-три минуты походил на мертвеца. Затем маятник, остановленный неведомой рукою и ею же запущенный, возобновлял свой ход, и Октав словно пробуждался от сна. Ему прописали воды, но нимфы минеральных источников ничем не смогли ему помочь. Путешествие в Неаполь также не принесло облегчения [3] . Хваленое южное солнце виделось ему черным, как на гравюре Альбрехта Дюрера: летучая мышь со словом «меланхолия» на крыльях взбивала сияющую лазурь [4] своими пыльными перепонками и металась между ним и светом. И он замерзал на набережной Мерджеллина [5] рядом с полуобнаженными lazzaroni [6] , что загорают там с утра до вечера, дабы придать коже бронзовый налет.

3

Путешествие в Неаполь… не принесло облегчения. – Готье путешествовал по Италии с августа 1850 года. Он прибыл в Неаполь 25 октября и был выслан из него полицией 4 ноября как писатель-социалист и по необоснованному подозрению в подрывной деятельности.

4

…солнце виделось ему черным, как на гравюре Альбрехта Дюрера; летучая мышь со словом «меланхолия» на крыльях взбивала сияющую лазурь… – А. Дюрер (1471–1528) – немецкий живописец и гравер, величайший художник эпохи Возрождения, автор гравюры «Меланхолия I», на которой изображено солнце с черными лучами и летучая мышь, несущая ленту с надписью «Меланхолия». В этой фразе отразилось впечатление Готье от знаменитого стихотворения «El Desdichado» (1854) французского поэта Жерара де Нерваля (1808–1855) – близкого друга Готье, который покончил жизнь самоубийством 1 января 1855 года, то есть в то время, когда Готье работал над «Аватарой».

5

Набережная Мерджелина – район и набережная в Неаполе на берегу Тирренского моря.

6

Бездельниками, повесами (ит.). – Здесь и далее – примеч. переводчика.

Октав вернулся в Париж, в скромные апартаменты на улице Сен-Лазар [7] , и жизнь его потекла своим чередом.

Комнаты его были удобны ровно настолько, насколько требуется для холостяка. Но, как известно, жилище со временем перенимает лицо, а возможно, и образ мыслей своего хозяина, и потому дом Октава с каждым днем все больше погружался в печаль. Шелковые занавеси выцвели и теперь пропускали лишь тусклый серый свет. Большие букеты белых пионов увядали на фоне потускневших обоев, золотые багеты, обрамлявшие несколько акварелей и эскизов кисти хороших мастеров, постепенно побурели от неумолимой пыли, обессиленный огонь не желал разгораться, а камин то и дело чадил. Старинные напольные часы Буля [8] , инкрустированные медью и зелеными ракушками, старались тикать как можно тише, и даже их колокольчики звонили тоскливым полушепотом, словно боялись потревожить больного. Двери закрывались бесшумно, огромный ковер заглушал шаги редких гостей, а смех замирал сам собою, проникнув в эти холодные, сумрачные покои, где, однако, во всем ощущался дух современности. Вдоль стен, с поникшим султаном [9] под мышкой или с подносом в руках тенью скользил Жан, слуга Октава. Постепенно поддавшись настроению хозяина, он волей-неволей научился держать рот на замке.

7

Улица Сен-Лазар – улица на правом берегу Сены, в восьмом округе Парижа, сформировавшемся во второй половине XIX века.

8

Буль Андре-Шарль (1642–1732) – французский мебельный мастер. Украшал строгую по форме мебель сложным мозаичным узором из дерева, металла, кости и др. В эпоху романтизма мебель его работы была в большой моде и продавалась по бешеным ценам.

9

Султан – здесь: пушистая метелка на длинной ручке для удаления пыли с картин, люстр и пр.

Над камином, точно трофеи, висели боксерские перчатки, маски и рапиры, но сразу было видно, что к ним давно не прикасались. Раскрытые, но равнодушно забытые книги валялись по всей комнате, как будто машинальным чтением Октав стремился заглушить не дававшие ему покоя мысли. Неоконченное письмо на пожелтевшей бумаге месяцами дожидалось, когда его допишут, и немым упреком пылилось посередине бюро. Дом казался необитаемым. В нем не было жизни. Войдя сюда, вы ощущали холодное дуновение склепа.

Ни одна женщина не отваживалась ступить на порог этой унылой кельи, Октав же чувствовал себя здесь лучше, чем где бы то ни было, ему подходили ее тишина, грусть и запустение. Веселье и суматоха улиц наводили на него ужас, хотя изредка он и делал попытки присоединиться к ним, но с маскарадов, приемов и ужинов, куда увлекали его друзья, он возвращался мрачнее прежнего и, в конце концов перестав бороться с самим собой, стал жить день за днем с безразличием человека, не рассчитывающего на завтра. Он не строил планов, ибо не верил в будущее, и, смиренно подав Господу прошение об отставке, ожидал, когда тот ее примет. Впрочем, если вы вообразите истощенное лицо землистого цвета, впалые щеки, исхудалые члены и прочие внешние признаки разрушения, вы ошибетесь. Самое большее, что вы заметите, – это несколько опухшие веки, темные круги вокруг глаз и биение голубых жилок на слегка размягченных висках. Искра души угасла в его зрачках, от которых отлетели воля, надежда и желание. Безжизненный взгляд на молодом лице производил жутковатое впечатление и пугал больше, чем свойственная обыкновенным болезням костлявая маска с блестящими от жара глазами.

Прежде чем занемочь, Октав был, как говорится, хорош собой. Он и теперь оставался красив. Густые черные локоны, шелковые и блестящие, обрамляли его щеки. Темно-синего цвета бархатные миндалевидные глаза с бахромой загнутых ресниц порой загорались влажным блеском, а порой, если никакая страсть не волновала их, привлекали внимание ясной безмятежностью, присущей глазам азиатов, когда у дверей кафе в Смирне [10] или Константинополе они предаются кейфу, выкурив свой наргиле [11] . Щеки Октава не знали румянца, и этим он походил на южан, чей оливковый оттенок кожи предстает во всей красе только при ярком свете солнца; рука его была тонка и изящна, а нога – узка и стройна. Он хорошо одевался, не обгоняя моду и не плетясь у нее в хвосте, и прекрасно умел подчеркнуть достоинства, данные ему от природы. Он никогда не претендовал на звание денди или джентльмена-райдера [12] , но, явись Октав в Жокей-клуб [13] , его бы там приняли за своего.

10

Смирна – древнегреческое название города Измир, турецкого порта на Эгейском море.

11

Наргиле – восточный курительный прибор, сходный с кальяном, но имеющий в отличие от него вместо шланга длинный рукав.

12

Джентльмен-райдер (англ. rider) – джентльмен, любитель верховой езды.

13

Жокей-клуб – аристократический клуб на манер английских. Открыт в Париже в 1834 году.

Как же случилось, что молодой, красивый, богатый юноша, имеющий все основания чувствовать себя счастливым, влачил столь жалкое существование? Вы скажете, что Октаву все надоело, что модные романы испортили его своими вредными идеями, что он во всем разуверился, что от молодости и состояния, растраченных в безумных оргиях, ему остались одни долги, но любые ваши предположения будут далеки от истины. Не успев пресытиться удовольствиями, Октав не мог проникнуться к ним отвращением; его не донимали ни сплин [14] , ни романтические порывы; он не был ни атеистом, ни распутником, ни мотом. До недавних пор его жизнь, как у всех прочих молодых людей, состояла из учения и развлечений: утром он отправлялся в Сорбонну, а вечером располагался на лестнице Оперы, чтобы полюбоваться стекающим вниз каскадом нарядов. Он не знался ни с мраморными девами [15] , ни с великосветскими дамами и довольствовался доходами, не покушаясь даже в мыслях на основной капитал, за что личный нотариус питал к нему глубочайшее уважение. В общем, Октав де Савиль являлся человеком весьма здравым и был не способен броситься в пропасть подобно Манфреду [16] или разжечь печку по примеру Эскусса [17] . Что до причины его странного состояния, поставившего в тупик всю медицинскую науку, то она настолько невероятна для Парижа XIX столетия, что мы не возьмем на себя смелость ее огласить и потому чуть позже предоставим слово нашему герою.

14

Сплин (англ. spleen – тоска) – слово, характеризующее меланхолию без явных причин, смутную тревожность и скуку, проникло во французский язык в 1763 году, когда Дени Дидро использовал его в характеристике англичан. Считается, что оно широко распространилось после появления в печати сборника стихотворений Бодлера «Цветы зла» (1857), первый раздел которого называется «Сплин и идеал».

15

Мраморные девы – здесь: куртизанки. Аллюзия на драму Теодора Барьера и Ламберта Тибу «Мраморные девы», премьера которой прошла в парижском Театре водевиля 17 мая 1853 года.

16

Манфред – герой одноименной драматической поэмы Байрона (1817), который хочет покончить жизнь самоубийством, бросившись с вершины горы.

17

Эскусс Виктор (1813–1832) – французский поэт и драматург. После провала пьесы, написанной им в соавторстве с Огюстом Лебра, оба молодых человека покончили жизнь самоубийством, отравившись угарным газом.

Поскольку рядовые врачи ничего не понимали в его редком заболевании, ибо еще не научились препарировать в анатомическом театре души, то пришлось, как к крайней мере, прибегнуть к помощи единственного в своем роде доктора, который долго пробыл в Индии и слыл необыкновенным целителем.

Октав опасался, что сей врачеватель окажется весьма проницателен и раскроет его тайну, и только благодаря неустанной настойчивости матери согласился принять господина Бальтазара Шербонно [18] .

18

Бальтазар Шербонно – имя этого персонажа имеет ветхозаветное происхождение, а фамилия – чисто французская и принадлежит знаменитому парижскому востоковеду Жаку-Огюсту Шербонно (1813–1882), автору многих трудов по арабской литературе.

Когда врач вошел, Октав полулежал на диване: одна подушка поддерживала его голову, другая – локоть, третья согревала ноги; пушистый восточный халат окутывал его мягкими складками, он читал или, скорее, держал в руках книгу, ибо его глаза, уставившиеся на страницу, явно ничего не видели. Лицо его было бледно, но, повторим еще раз, не искажено заметными страданиями. С первого взгляда никто не поверил бы, что молодому человеку, на чьем столике, вместо непременных в подобном случае снадобий и склянок с бальзамами, микстурами и настойками лежат сигары, что-то угрожает. Его тонкие черты, хотя и несколько утомленные, не утратили изящества, и, если бы не исключительная вялость и непреходящая безнадежность во взгляде, Октав выглядел бы вполне здоровым. Однако, сколь ни велико было безразличие Октава, странный вид доктора поразил его. Господин Бальтазар Шербонно походил на персонажа, который сбежал из фантастической сказки Гофмана [19] и теперь разгуливал по свету, с изумлением взирающему на столь нелепое создание. Его потемневшее от загара лицо чуть ли не полностью занимал огромный лоб, казавшийся еще огромнее ввиду почти полного отсутствия волос. Этот лысый череп, отполированный, будто слоновая кость, оставался белым, тогда как лицо под воздействием солнечных лучей приобрело благодаря нескольким слоям загара цвет старого дуба или закопченного портрета. Все выпуклости, впадины и косточки проступали на нем так четко, что малое количество плоти, которое покрывало их, из-за морщин и складок напоминало размоченную кожу, натянутую на позаимствованный у мертвеца череп. Редкие волоски, еще сохранившиеся на затылке и собранные в три тощие прядки, две из которых торчали над ушами, а третья волочилась по темени и замирала у линии лба, самым гротескным образом венчали его физиономию Щелкунчика и наводили на мысль, что зря он не носит ни старинного парика с буклями, ни современной накладки. Но что особо привлекало во врачевателе – это его глаза: на дубленном временем, прокаленном пылающими небесами, истощенном науками лице, в каждой черточке которого – в глубоких морщинах, лучистых гусиных лапках, носогубных складках и губах, сжатых плотнее, чем страницы книги, – читалась бесконечная усталость от учения и жизни, сверкали две лазурно-голубые зеницы, ясные, свежие и непостижимо юные. Эти голубые звезды сияли в глубине коричневых глазниц и морщинистых век, своими рыжеватыми кругами отдаленно напоминавших перья, что ореолом окружают зрячие в сумерках глаза совы. Невольно думалось, что каким-то колдовством, перенятым от брахманов [20] и пандитов [21] , доктор похитил глаза ребенка и приладил их к отжившему свое лицу. Как бы то ни было, старик смотрел на мир глазами двадцатилетнего мужчины, а молодой человек – глазами шестидесятилетнего старика.

19

Гофман Эрнст-Теодор-Амадей (1776–1822) – немецкий писатель, композитор, художник, автор четырехтомного сборника рассказов «Фантазии в манере Калло», романа «Эликсир дьявола» и сборника рассказов «Странные истории Гофмана». Готье увлекался Гофманом, он посвятил его сказкам одну из первых своих критических работ («Chronique de Paris», 14 августа 1836 года). Упоминая Гофмана в самом начале повести, Готье словно отдает ему должное, как автору, вдохновившему его на создание романа в «мистическом» жанре. Чуть ниже в этом же абзаце Готье сравнивает доктора со Щелкунчиком – уродливой куклой из сказки Гофмана «Щелкунчик, или Мышиный король».

20

Брахман (санскр. – обладатель брахмы) – представитель высшей из четырех сословных групп (каст) Индии (жрецы, ученые, монахи, чиновники). Считалось, что брахманы посвящены в тайны сущего.

21

Пандит – ученый, профессор в санскритских высших учебных заведениях, избираемый коллективом преподавателей.

Одет он был на манер всех парижских врачей: в сюртук и панталоны из черного драпа, шелковый жилет того же цвета и сорочку. Лишь огромный бриллиант – подарок какого-нибудь раджи или набоба – притягивал взор с силой магнита. Костюм болтался на нем как на вешалке и покрывался множеством поперечных складок, когда доктор усаживался и его острые коленки и локти выпирали наружу. Чтобы достичь столь феноменальной худобы, недостаточно одного всепожирающего солнца Индии. Несомненно, Бальтазар Шербонно подвергал себя в целях какой-нибудь инициации [22] длительным голоданиям и лежал рядом с йогами на шкуре газели между четырьмя пылающими жаровнями; однако, несмотря на недостаток плоти, язык не поворачивался назвать доктора немощным. Толстые сухожилия кистей, ни дать ни взять струны на грифе скрипки, связывали между собой тощие косточки фаланг, и те шевелились без особого хруста.

22

Инициация – обряд посвящения в какой-либо сан, в рыцари ордена и т. п.