Август, в который никто не придет
Шрифт:
А зрители ничего не поняли.
Вот это обидно, что зрители толком и не поняли ничего.
Ну да, где им.
Это же надо в этом спорте крутиться, чтобы тонкости такие знать, что абсолютный рекорд – пять минут сорок две секунды в воздухе, но уж никак не двадцать в таком вот сложном летящем танце, ладно, девятнадцать минут сорок восемь секунд, там еще доли секунды…
– …да нет, это она все… это всё её… её заслуга полностью, вы думаете, я бы так каждого… нет, я бы так не каждого, я бы так не каждого, вот если простого
Мая лежит за кулисами в гримерке, Яна и Дека снимают листья с маиных крыльев, – крылья дрожат, пульсирует каждая перепонка, испещренная раздувшимися сосудами, бешено грохочет в висках кровь, горячая-горячая…
Люди выходят на улицу, со слезами на глазах, все еще в памяти ослепительно яркие чувства, листья, летящие вверх, пылающий полет осени, память об умершем лете, предчувствие колючей зимы с черными рожками, а сейчас – летящий танец в легком тумане, полет в никуда, в куда-то никуда, где все будет совсем по-другому…
– …ну, знаете, летанцы, это вообще спорт жесткий, очень жесткий, там из тысячи человек один останется, и то неизвестно, что там с этим одним будет. Вот так вот детей тащат в летанцы, ах, у них крылья, ах, они летать рождены – да вы хоть понимаете, что крылья-то сами по себе ничего не значат, вот приводят какую-нибудь девочку поперек себя шире, крылышки малехонькие – и чего мы с ней делать должны? Ну и даже если у девочки крылья большие, это еще ничего не значит, это уметь надо пользоваться, а не каждому дано, тут бывает, сколько ни бейся, все равно бестолочь будет…
– Да нет, нет, быть этого не может…
– Ну как не может, мы же видим!
– Да это он нас обманывает!
Зрители смотрят, не верят, не понимают, не может быть, чтобы вот так —
– на сцене зажигается свет, шаг, прыг, взмах, взлет – и бесконечное парение, бесконечное кружение, танец в воздухе, мечутся огненно-лиственные крылья…
– …скажите… Мы понимаем, что вы воздействовали на зрителей, вы заставили их увидеть то, чего не было… Но насколько же все-таки поднялась в воздух Мая?
– Ни насколько.
– Простите…?
– Ни насколько.
– Значит, она…
– …её там не было.
– Не было?
– Не было.
– Но…
– …а мне и не нужно, чтобы она была…
– Что вы имеете в виду?
– Я же помню её… каждое движение… каждое… движение… движение… каждое…
– И передаете зрителям её образ в памяти?
– Вот даже не её образ… а… ну вот… как я её вижу… как я хочу, чтобы какая она была…
Сову трудно говорить, Сову проще думать, а говорить, это Сову трудно.
– А… а я что?
Это Мая спрашивает.
А Сов ничего.
А Сов молчит.
Ну не скажет же он вот так, в лоб, что Мая-то больше не…
А почему нельзя, спрашивает Мая.
Не понимает.
Почему через
Вот в этом году можно. И в прошлом можно.
А через год – нельзя.
Мая не понимает.
Мае не говорят.
Потому что про такие вещи не говорят, про это сами знают… ну, откуда… ну, ниоткуда… ну, знают….
– Почему? Почему вы мне не сказали?
Это Мая кричит. На маму. На Сова. На всех, на всех, на всех.
Сов смотрит. На Маю смотрит. Чтобы ей не больно было, что сначала ничего не сказали, а теперь вот так…
…крылья отмирают обычно к восемнадцати годам – в последнее время этот срок сократился до шестнадцати лет. У профессиональных спортсменов, вопреки расхожему мнению, крылья истощаются и отмирают намного быстрее…
– …на финале она с Декой соревноваться будет.
Это не Сов говорит.
– Танец холода и огня.
Это Сов говорит.
– Да… и кто-то один победит, кто-то другой упадет, разобьется насмерть…
Это не Сов.
– А… кто?
– А вот это мы посмотрим…
Сов понимает.
Последний танец.
Там, где не на жизнь, а на смерть.
А охрана не понимает.
Хочет спросить, но не спрашивает.
Почему на этот раз не будет проектора, который с эффектами.
А потому что, говорит Сов.
Сов уже так может, без проектора, у Сова хорошо получается, что зрители сами все видят, и листья, летящие вверх, и седая предрассветная дымка, и огненно-красное пламя уходящего лета (это Мая), и голубоватые всполохи холода, белой зимы (это Дека), и переплетение тончайших ветвей, и легки туман, в который неуловимо превращаются танцовщицы (иллюзия? Иллюзия!), и взлет – выше, выше, выше, причудливое кружение…
…общественность в который раз выражает обеспокоенность устоявшейся традицией позволять летанцорам умирать на сцене – многие люди считают это варварским пережитком прошлого. Есть организации, готовые пойти на уступки и позволить летанцорам тихо умереть за кулисами, но большинство организаторов все-таки остаются верны древним традициям, и последний летанец кончается тем, что спортсмен поднимается выше всех и падает, потому что уже нет сил держаться в воздухе…
Шаг.
Прыг.
Вспорх.
Взлет.
Зал замирает…
Мая взмахивает крыльями – в последний раз…
…плавно опускается на сцену, отступает, уступает зиме, сворачивает огненные крылья, догорает, рассыпается горсткой пепла.
– Вы… вы с ума сошли, я вам за что плачу вообще, а?
Это не Сов.
– А что такое?
А это Сов.
– Какого… какого черта…
– Она будет жить.
– Жить? Слушайте, вы совсем уже или как? Вы хоть думайте вообще, её что ждет в этой жизни, а? Крылья отсохнут, и дальше что? Из окна шагнет, уже без крыльев? Или лет через двадцать будет сидеть дома на кухне поперек себя шире? Или сопьется через пару лет? Вы хоть сами думаете, куда ей, она же больше не умеет ничего, или кассиром будет, здравствуйте, пакетик нужен?