Августовские пушки
Шрифт:
Это послужило толчком к возобновлению совместного планирования. Вильсон не видел ничего, кроме Франции и Бельгии, и не бывал нигде, кроме этих двух стран. Во время своего первого визита в 1909 году, передвигаясь на поезде и на велосипеде, он в течение 10 дней осмотрел франко-бельгийскую и франко-германскую границу от Валансьенна до Бельфора. Он нашел, что «оценка германского наступления через Бельгию, данная Фошем, совпадает с моей, и что важнейшая линия будет проходить через Верден и Намюр», другими словами, восточнее Мааса. В течение последующих четырех лет Вильсон совершал по три-четыре поездки ежегодно на велосипеде или на автомобиле по районам боев 1870 года или предполагаемым в будущем в Лотарингии и Эльзасе. Во время каждого визита он консультировался с Фошем, а после ухода Фоша с Жоффром, Кастельно, Дюбаем и другими представителями французского генерального штаба.
В кабинете Вильсона в военном министерстве всю стену занимала карта Бельгии.
Летаргия, существовавшая в штабе в отношении этих проблем, вызывала у Вильсона периодические приступы бешенства, о чем свидетельствует дневник: «...Зол страшно... нет планов железнодорожных перевозок... нет планов пополнения конного состава... положение дел скандальное! Нет планов доставки войск в порты... нет планов использования портов, не спланирована переброска морем... абсолютно никаких медицинских приготовлений... затруднения с конным транспортом не преодолены... практически ничего нет, скандально! ...Ужасная неподготовленность...» И все же к марту 1911 года, несмотря на отсутствие и планов, и мероприятий, и лошадей, ему удалось составить график мобилизации, по которому «все 6 пехотных дивизий грузятся на транспорты на 4-й день, кавалерия — на 7-й день, артиллерия — на 9-й день».
Все это оказалось очень своевременным. 1 июля 1911 года «Пантера» подошла к Агадиру. Во всех правительственных кругах Европы витало слово: «Война». Вильсон поспешно прибыл в Париж как раз тогда, когда Военный совет Франции вывел из своего состава генерала Мишеля и полностью отказался от оборонительной стратегии. Вместе с генералом Дюбаем он составил меморандум, предусматривавший в случае вмешательства Англии высадку экспедиционного корпуса из шести пехотных и одной кавалерийской дивизии. В документе, подписанном Вильсоном и Дюбаем 20 июля, указывалась общая численность войск — 150 тысяч человек и 67 тысяч лошадей, которых надлежало доставить в Гавр, Булонь и речной порт Руан между 4-м и 12-м днем мобилизации. Из этих пунктов войска нужно было перебросить по железной дороге в район сосредоточения у Мобежа; достижение полной боеготовности намечалось на 13-й день мобилизации.
В действительности же соглашение между Дюбаем и Вильсоном привязывало в случае начала войны и вступления в нее Англии британскую армию к французской, причем она должна была продолжить французскую линию обороны и прикрыть левый фланг от обхода. Оно означало, как об этом с радостью писал майор Уге, что французы убедили Вильсона и английский генеральный штаб не открывать «еще одного театра военных действий» и согласиться на совместные операции «на главном, то есть французском фронте». Практически этому способствовали не только действия французов, но и позиция, занятая командованием английского флота, которое отказалось гарантировать безопасность высадки войск в портах, расположенных выше линии Дувр — Кале, что, в свою очередь, исключало десантирование поблизости или на территории самой Бельгии.
Как писал в своем дневнике Вильсон, после возвращения в Лондон он столкнулся с главным вопросом дня — начнет ли Германия войну против «французов и нас». После консультаций с Греем и Холдейном за завтраком он выступил с четкой программой из трех пунктов. «Первое, — мы должны объединиться с французами. Второе, — мы должны провести мобилизацию в тот же день, что и Франция. Третье, — мы должны отправить все шесть дивизий».
Вильсон чувствовал «глубокое неудовлетворение» по поводу той оценки, которую высказали оба штатских государственных деятеля. Однако ему сразу же представился еще один удобный случай дать правительству урок по вопросам ведения войны. 23 августа премьер-министр Асквит (преемник Кэмпбелла-Баннермана с 1908 года) созвал специальное секретное совещание имперского Комитета обороны, чтобы определить стратегию Британии в случае войны. На заседании, продолжавшемся весь день, с разъяснением точки зрения армии утром выступил генерал Вильсон, а к вечеру слово взял адмирал сэр Артур Вильсон, рассказавший о стратегии флота. Помимо Асквита, Грея и Холдейна, присутствовали еще три члена кабинета: министр финансов Ллойд Джордж, первый лорд адмиралтейства Маккена и министр внутренних дел, молодой человек тридцати семи лет, который, занимая не совсем подходящий для него пост, засыпал премьер-министра идеями по вопросам стратегии армии и флота. Эти здравые и полезные замечания явились необычайно точным прогнозом хода будущих боев. Этот человек не имел также никаких сомнений относительно того, что нужно делать. Министром внутренних дел был Уинстон Черчилль.
Вильсон, которому, по его выражению, противостояла эта группа «невежд», будучи на заседании в сопровождении своего знакомого генерала Френча, «ничего не знавшего по данному вопросу», прикрепил большую карту Бельгии к стене и выступил с лекцией, продолжавшейся около двух часов. Он развеял множество иллюзий, объяснив, что Германия, рассчитывая на медленную мобилизацию России, направит основную часть своих сил против французов, используя преимущество в живой силе. Он правильно раскрыл сущность немецкого плана охвата правым крылом, но, воспитанный на французских теориях, оценил силы противника, находящиеся западнее Мааса, не более как в четыре дивизии. Он утверждал, что если все шесть дивизий будут отправлены на фронт сразу же с началом войны, то шансы на то, чтобы остановить немцев, будут благоприятными.
Когда к вечеру наступила очередь адмирала, штатские были поражены, узнав, что план флота не имеет ничего общего с предложениями армии. Флот намеревался высадить экспедиционные войска не во Франции, а на «десятимильной полосе твердого песка» у северных берегов Восточной Пруссии, где десант оттянул бы «более чем значительное количество войск» из германских передовых эшелонов. Генералы сразу же бросились в бой против адмиральских доводов. Отсутствие лорда Фишера привело к тому, что Асквит в замешательстве отклонил этот план. Армия праздновала победу. Однако презрительные замечания в ее адрес еще долго срывались с уст Фишера. «Подавляющее превосходство британского флота... — единственное средство, чтобы удержать немцев от захвата Парижа», — писал он своему другу спустя несколько месяцев. «Наши вояки глупо смешны в своих абсурдных идеях войны, но, к счастью, они бессильны. Мы должны захватить именно Антверпен, а не заниматься глупостями на границах в Вогезах». Определенная логика в идее захвата Антверпена продолжала влиять на английское стратегическое мышление вплоть до последней минуты в 1914 году и даже позднее.
Это заседание в августе 1911 года, как и совещание французского Военного совета, отказавшегося от услуг генерала Мишеля, оказало решающее воздействие на направление английской военной стратегии и имело далеко идущие побочные последствия. Специальным решением в руководстве флота была произведена перетряска, и первым лордом адмиралтейства стал, к счастью, энергичный министр внутренних дел, оказавшийся незаменимым человеком на этом посту в 1914 году.
Отзвуки секретного совещания Комитета имперской обороны вызвали гнев тех членов кабинета, которые на него не были приглашены и принадлежали к строго пацифистскому крылу партии. Генри Вильсон узнал, что его считали главным злодеем, замыслившим это совещание, и что даже раздавались голоса, «требовавшие моей головы». С этого момента в кабинете начался раскол, достигший апогея в решающие дни кризиса. Правительство придерживалось неискренней позиции, сводившейся к тому, что «беседы» военных были, по словам Холдейна, «всего лишь неофициальным и естественным результатом нашей дружбы с французами». Возможно, они были естественным результатом, но переговоры не могли быть неофициальными. Лорд Эшер подал премьер-министру весьма реалистичную мысль о том, что совместные планы, разработанные генеральными штабами, «определенно связали нас обязательствами сражаться, хочет этого кабинет или нет». Нигде не записано, какой ответ на этот злободневный вопрос дал Асквит, что же касается его сокровенных мыслей, то их редко удавалось узнать даже при самых благоприятных обстоятельствах.
В следующем, 1912 году с Францией было достигнуто морское соглашение. Оно явилось результатом одной важной миссии — не в Париж, а в Берлин. Пытаясь отговорить немцев не принимать нового закона о военно-морском флоте, предусматривавшего его расширение, Холдейн отправился на переговоры с кайзером, Бетманн-Хольвегом, адмиралом Тирпицем и другими германскими лидерами. Это была последняя попытка добиться англо-германского взаимопонимания, но она провалилась. В качестве компенсации за сохранение своего флота на более низком уровне, чем английский, немцы требовали от Англии обещания придерживаться нейтралитета в случае войны между Германией и Францией. На это английская сторона ответила отказом. Холдейн вернулся с убеждением, что рано или поздно придется дать отпор стремлению Германии к гегемонии в Европе: «Познакомившись с германским генеральным штабом, я понял, что, как только немецкая военная партия прочно сядет в седло, война будет вестись не просто за захват Франции или России, а за достижение мирового господства». Этот сделанный Холдейном вывод сильно повлиял на мышление либералов и их планы. Его первым результатом было заключение морского пакта с Францией, в соответствии с которым англичане обязались защищать пролив Ла-Манш и побережье Франции от нападения врага, дав французскому флоту возможность сосредоточиться в Средиземноморье.