Австралийские рассказы
Шрифт:
Не задумываясь ни на мгновение, он продолжал бежать туда, где второе копье, почти горизонтально воткнувшееся в землю, все еще продолжало дрожать. Оглянувшись, он вырвал его из земли и тут же подпрыгнул высоко в воздух, но на полбиения пульса раньше времени: в тот миг, когда его ступни коснулись земли, грозный боевой бумеранг, который, крутясь, низко летел над землей, ударил его по ногам, рассек одну и раздробил другую.
Победитель устремился к нему, а Барадьюк дополз до ближайшего дерева и, стоя на коленях лицом к врагу, с копьем в воммере, мрачно ждал его приближения. Йилинбо, опасаясь появления соплеменников Барадьюка, опрометью бежал к нему, прикрываясь щитом. Когда он был в двадцати шагах, Барадьюк сделал два быстрых обманных движения и метнул копье. Оружие, ударившись в нижний край щита йилинбо, пробило тонкую пластину и попало в мякоть бедра, йилинбо уронил щит и вытащил
Непостижимо, как добродушные и незлобивые туземцы Порт-Филиппа, питавшие инстинктивное отвращение ко всякой намеренной жестокости, могли так свято придерживаться традиции, которая по своей бессмысленной свирепости могла сравниться лишь с самыми жестокими пытками, известными в истории человечества. По глубоко укоренившемуся обычаю, основанному на каком-то действенном суеверии, победитель в смертельном бою имел право взять в качестве трофея почки побежденного и смазать свое тело еще дымящимся почечным жиром. Несомненно, это был пережиток какой-то стадии дикости, гораздо более низшей, чем та, которая преобладала среди аборигенов Порт-Филиппа, когда там появились белые. Эти дети природы были прежде всего добродушны и незлобивы. Но почему-то их нравственное чувство странно примирялось с этим отвратительным обрядом; они могли говорить на эту тему долго и совершенно равнодушно. И теперь, в силу иронии судьбы, единственный среди них человек, в котором этот обычай вызывал отвращение, был, вероятно, его последней жертвой. Более того, единственный туземец, чей уравновешенный рассудок отвергал дурман колдовства, пал, быть может, последней жертвой этого заблуждения. Ибо все подобные верования и обычаи исчезли с наступлением паралича племенной жизни, который возвестил фактическое вымирание.
К Барадьюку медленно вернулось сознание. Изувеченный, израненный, по каплям теряя жизнь, он принял свою судьбу со стоицизмом дикаря, ни о чем не сожалея, ни на что не надеясь, ничего не страшась. Его прошлая жизнь с ее мечтами, стремлениями, открытиями, казалось, внезапно отодвинулась неизмеримо далеко, и осталось только ужасное настоящее, с которым нельзя было спорить. И все же каждое данное мгновение еще можно было потерпеть, — только это мгновение и имело смысл; все будущие минуты значили так же мало, как минуты прошлого.
Прошел час. Небо было затянуто тучами, и резкий сырой южный ветер метался по равнине, стегая истерзанное тело Барадьюка и причиняя невыносимую боль. И тут примитивное мужество уже не могло помочь; расслабляющая волна жалости к себе заставила умирающего остро почувствовать несправедливость случившегося, свое одиночество и полную беспомощность.
Но в ответ на эту исполненную отчаяния мысль послышался полуподавленный горестный вопль, и спустя мгновение Кунууарра уже поднимала с земли израненную голову мужа. С одного взгляда она поняла все, что произошло. Она не стала терять время на причитания и, осторожно укрыв шкурой его дрожащее тело, побежала в поселок. Через несколько минут она вернулась с горящим поленом и разожгла небольшой костер так, чтобы он согрел несчастного. Два человека из их племени, пришедшие вместе с ней, нарубили веток и построили шалаш, причем костер оказался у входа. Сделав это, они удалились, а Кунууарра осталась облегчать своей помощью и присутствием печальный путь обреченного.
Кунууарра не спала два дня и две ночи. С преданностью, усиленной безнадежностью, она предупреждала каждое желание страдальца, облегчая своими мягкими прикосновениями тяжелую агонию, которая могла кончиться только с жизнью.
Наконец эта долгая разлука наступила, и преданную женщину охватило чувство холодного одиночества, смягченное лишь невыразимым облегчением, потому что его муки кончились. Но ее миссия не закончилась. Его опечаленные соплеменники в течение двух дней молча навещали своего умирающего товарища и в последний раз, уходя, оставили несколько длинных полос свежесрезанной коры акации. Теперь обязанностью осиротевшей женщины было подготовить тело мужа к похоронам по обычаю племени. Она согнула труп так, что колени касались подбородка, и туго связала ноги и руки полосками коры, с наступлением ночи она разложила вокруг мертвеца маленькие костры, чтобы защитить его от злых духов, бродивших в темноте. Всю долгую зимнюю ночь она поддерживала огонь, до тех пор пока утром к ней не пришли соплеменники. Они были удручены, подавлены, охвачены благоговейным страхом, словно дети, у которых смерть отняла одного из их товарищей.
Мужчины выкопали деревянными мотыгами могилу длиной в пять футов и опустили в нее тело в сидячем положении. Покрыв труп двумя толстыми пластами коры, положенными крест-накрест, они засыпали могилу, а потом погасили тлеющие костры, разобрали шалаш и уничтожили все, что напоминало о покойнике.
Он не был отомщен. Два полностью вооруженных воина племени Ярры преследовали йилинбо до первого хребта Данденонга, но увидели по следам, что здесь к Йилинбо присоединились четыре человека из его племени, сопровождавшие его до этого места и здесь ожидавшие его возвращения. Тогда преследователи повернули обратно, чтобы придумать возмездие вместе со всем племенем. Но странная апатия, характерная для того переходного времени, помешала дальнейшим действиям, а через несколько недель преступление было наполовину забыто. Даже в первобытных условиях идея кровной мести была чужда веселым и жизнерадостным туземцам Порт-Филиппа.
Кунууарра облепила голову глиной — знак тяжелой утраты, — но теперь она держалась в стороне от своих соплеменников и редко кочевала с племенем. Большую часть времени она проводила бродя у реки или задерживаясь у домов двух-трех белых женщин, чье сочувствие перешло в глубокую жалость. И с этого времени она стала носить одежду, подаренную этими друзьями.
Зиму сменило лето, и Верхнюю Ярру снова посетил топограф, который был невольной причиной смерти Барадьюка. Никто лучше него не понимал способностей умного и добродушного туземца, но научные соображения были для него превыше всего. В лунную ночь он раскопал могилу Барадьюка, тщательно заметил способ захоронения и взял череп для своей личной коллекции. Потом он снова засыпал могилу и постарался замести все следы своего посещения.
Надо сказать, что время от времени, не реже чем через два или три дня, Кунууарра имела обыкновение проходить мимо места, где был похоронен ее муж, хотя какой-то по-детски благоговейный трепет, порожденный скорее почтительностью, чем страхом, не позволял ей подолгу задерживаться у могилы. Однажды, через полгода после похорон Барадьюка, бродя так одиноко и бесцельно, Кунууарра заметила, что могила потревожена.
После страшной трагедии ее рассудок затмился и все, кроме мелочей повседневной жизни, представлялось ей нереальным. Поэтому она не удивилась даже тогда, когда столкнулась с тем, что казалось ей сверхъестественным. Ведь ни одному туземцу и в голову не могло прийти, что кто-то сознательно осквернил могилу. Она и не пыталась разобраться дальше, найдя удовлетворительное объяснение в смутной догадке, родившейся из расплывчатого представления ее народа о загробной жизни, и с этого времени неясное предчувствие превратилось в навязчивую идею. Кунууарра ни с кем не делилась своими мыслями. Тихая, кроткая, ненавязчивая, она появлялась каждый день в усадьбе, плела для женщин корзины из тростника, приносила угрей и окуней, которых ловила, погружая кору черной акации в воду прудов, оставшихся после разлива.
Снова наступила зима. Однажды скваттер, приехав по делу в Мельбурн, нанял условно освобожденного каторжника, по фамилии Шелдон и прозванного «Однорукий», для работы на конюшне и на молочной ферме. Этот головорез был прежде кавалеристом на службе Ост-Индской компании и потерял левую руку, получив заслуженный удар кривой маратхской саблей при разграблении индийского храма. Его отправили в Англию, как подпорченное пушечное мясо; там он пошел в компаньоны к профессиональному поставщику анатомических «объектов» и вскоре доставил студентам-медикам труп с явными признаками убийства. Дальнейший осмотр показал, что это было тело его товарища, задушенного в состоянии полного опьянения. Студенты замяли бы это дело, но слух дошел до полиции. Шелдон был арестован, отдан под суд и приговорен к смертной казни, но затем приговор был смягчен — смертную казнь заменили пожизненной ссылкой.
Темный дикарь не всегда ниже христианина. Свирепостью и бессердечностью, раболепием и распущенностью однорукий Шелдон намного превосходил любого туземца Верхней Ярры.
Работал он добросовестно, однако его угрюмый, злобный характер и оскорбительная грубость отталкивали от него товарищей, но особенно не любили и избегали его чернокожие, посещавшие усадьбу. И все же Кунууарра относилась к нему с необъяснимым интересом. Теперь ее смутные болезненные мечты приняли форму вполне определенной галлюцинации. Никак не стараясь привлечь его внимание, она была всегда рядом, грустно и выжидательно наблюдая за ним. Она недоумевала, но была настойчива, как всякий, кто вкладывает всю душу в последнюю надежду.