Австралийские рассказы
Шрифт:
Лето было засушливое, и ручеек, из которого он брал воду, совсем высох, так нельзя ли ему будет пользоваться моей цистерной, пока не начнутся дожди? Это была скромная просьба: моя цистерна была полна до краев, а она вмещала полторы тысячи кубических метров; своими пустыми банками из-под сиропа, своей худобой, своим смешным нарядом, своей старостью и мягкой нерешительностью он заставил меня почувствовать, что я бессовестно богат.
Более вместительных сосудов, например жестянок из-под керосина, он не принес потому, что у него все равно не хватило бы сил нести их четыре мили по зарослям до своего лагеря. И все время, пока стояла засуха, он приходил ко мне через день и набирал из цистерны воду для стряпни и стирки — одна банка на двадцать четыре часа.
Если он замечал меня где-нибудь
В молодости он побывал в Америке, потом вернулся в Ирландию и наконец отправился в Австралию, да и приехав сюда, не оставался на месте, а обошел почти всю страну. Он любил рассказывать мне об Ирландии, в особенности о той Ирландии, какой она запомнилась ему на свежий взгляд после возвращения из Америки; пристроившись в жидкой тени букса и слушая его, я порой начинал верить в Ирландию легенд и детских книжек с картинками.
Он рассказывал о тяжкой жизни и бесшабашном веселье. О том, как на ферме, где он работал, в обеденное время на большой, ничем не покрытый деревянный стол вываливали из горшка груду вареной картошки в мундире; подсаживались к столу — мужчины, женщины, дети, перед каждым стоял горшочек с пахтаньем и насыпана была горстка соли, — и это был обед. Чтобы заработать его, приходилось трудиться с утра и до позднего вечера; однако все праздники — начало охоты на лисиц и ярмарочные дни — соблюдались очень строго, и, бывало, ночь напролет пиликала скрипка, увлекая всех и каждого в бойкую джигу. Рассказывая обо всем этом, старый Мак улыбался своим воспоминаниям задумчивой мягкой улыбкой. «Я был счастлив тогда», — говорил он. Слова его вовсе не означали, что то было единственное счастливое время в его жизни, он просто хотел сказать, что память о возвращении в Ирландию ярко сверкает в сокровищнице его воспоминаний.
В Австралии, где прошли почти все его зрелые годы, он много и тяжело работал: был батраком, землекопом, рабочим на фабрике, золотоискателем. Мне невольно думалось, что его мягкие манеры и задумчивый, мечтательный взгляд плохо вязались со всеми этими трудными профессиями, бывшими, казалось, просто этапами трудного пути, который он проделал в поисках того места, где с землей соприкасается радуга.
Он пробовал разводить пшеницу в Западной Австралии, но его капитал был недостаточен, чтобы выйти победителем в состязании с фабрикантом сельскохозяйственных орудий и лавочником. Пытался однажды заняться коммерцией, открыл на окраине Сиднея лавочку и начал торговать дровами и фуражом, но это дело оказалось совсем не таким доходным, как он рассчитывал: в употребление входили автомобили, газ и электричество. Пробовал он искать золото в Северном Квинслэнде, но едва заработал себе на пропитание. «А вот те, кто копал ниже по ручью, — тут же с видимым совершенно бескорыстным удовольствием добавлял он, — нашли богатую россыпь». Обстоятельство это, надо полагать, только укрепляло его веру в горшок с золотом, зарытый там, где радуга упирается в землю. И я понял, как получилось, что этот человек последовал за своей мечтой в самое сердце Большого Скрэба.
— А женат ты никогда не был, Мак?
Нет, он был женат, но жена его умерла много лет тому назад, когда их единственный ребенок был еще грудным. Девочку вырастили знакомые. Коллина ее зовут. Неподходящее имя, конечно, сказал мне Мак с улыбкой, но его жене казалось, что так будет красиво, — Коллина Мак-Шейн. Теперь Коллина уже замужем, живет в Мельбурне. Ее муж неплохо обеспечен. Хотя почти всю жизнь она прожила с отцом врозь, это не мешает ей быть хорошей дочерью.
— Она пишет мне каждую неделю, — сказал Мак. Он сказал это наполовину про себя, словно чувствуя, что к нашему разговору это прямого отношения не имеет, но вспомнить об этом лишний раз очень приятно.
Замужняя дочка старого Мака, живущая где-то в Мельбурне, разумеется ни в малейшей степени меня не интересовала, и я бы никогда, наверное, и не вспомнил о ней, если бы не одно событие,
Это случилось в воскресенье под вечер. Старый Мак не получил у начальника станции того письма, ради которого только и пришел пешком со своего участка. Я приехал на станцию, чтобы забрать почту и два рулона металлической сетки, которые дожидались меня на складе. Поезд из Уилгатауна только что подошел, выгрузил почту и пассажиров, и теперь паровоз сновал взад и вперед, подталкивая к складу товарные платформы, перегоняя вагоны на запасные пути. Мы, здешние поселенцы, человек тридцать — сорок, сгрудились у открытых дверей станционной конторы, откуда начальник станции Гримвейд выкликал имена, запуская руку в мешок с почтой и вытаскивая на свет божий конверты и пакеты.
Это был дрянной человек, мелочный бюрократ и подхалим до мозга костей. Если дело приводило на станцию кого-нибудь из местных аристократов, он был сама доброжелательность и услужливость. «У вас есть еще целый час до отхода поезда, миссис Бригало Даунс. Может быть, вы пока зайдете к нам? Миссис Гримвейд угостила бы вас чашечкой чаю», или: «Не соблазнитесь ли вы перекусить с нами, мистер Херфорд Буллок, перед тем как ехать домой?» Он всячески набивался на приглашения в дома богатых скотоводов. В то же время я сам видел, как жене бедного поселенца пришлось добрых полчаса просидеть в телеге под палящим солнцем, дожидаясь у дверей склада, пока Гримвейд соизволил появиться. Казалось бы, ничего не стоило поймать его на таком деле, и многие из нас только и ждали удобного случая, чтоб свести с ним счеты, но чуть что, он сейчас же извлекал на свет инструкцию, а инструкцию, как видно, всегда можно истолковать к вящему неудобству публики.
Когда Гримвейд выкликал наши имена, раздавая почту, можно было подумать, что он сам написал эти письма и теперь раскаивается в собственной доброте.
Содержимое мешка подходило к концу. Все понемногу отошли от дверей, только молодой Гарри Марчент все еще сидел на корточках у порога, прислонившись спиной к стене, да я дожидался, покуда Гримвейд освободится, чтоб пойти со мной на склад, и еще старый Мак все заглядывал в дверь конторы с видом пса, на глазах у которого был съеден целый обед, а ему так ничего и не досталось, ни корочки. Старик все еще не терял надежды.
— Для вас ничего нет, мистер Мак-Шейн, — отчетливо и не без удовольствия проговорил Гримвейд.
— Нет письма! — весело сказал старый Мак тоном человека, который вовсе и не ждал письма, а просто заглянул по дороге, на случай если все-таки для него что-нибудь окажется. И бойко зашагал прочь.
Жалко было смотреть на него. Никогда бы я не подумал, что человек может так расстроиться и так стыдиться своих чувств, хотя всего лишь один или двое посторонних заметили его разочарование. Он был похож на ребенка, которого отшлепали при всех, а он во что бы то ни стало хочет сдержать слезы. С наигранной жизнерадостностью он заторопился домой, будто там его ожидало нечто чрезвычайно приятное.
Гримвейд кончил возиться с почтой, вышел из конторы, взглянул сверху вниз на макушку молодого Марчента, запер дверь, деловито щелкнув замком, и пошел со мной к складу, демонстративно позвякивая связкой ключей. Без сомнения, запирая дверь, он добродетельно следовал инструкции, но подчеркивать это ему было вовсе не обязательно.
Он просто хотел позлить Гарри Марчента. Марченты пользовались у нас дурной репутацией. Они не принадлежали к числу фермеров, а поселились ярдах в двухстах от нашего городка большим неопрятным лагерем. Помимо родителей, их семья состояла из двух сыновей, двух дочек да еще нескольких ребятишек, которые тоже считались детьми старухи Марчент, но в действительности, как утверждали люди, были незаконными отпрысками ее дочерей. Кормились Марченты охотой — в сезон и вне сезона, — воровством, жульничеством на скачках, незаконной торговлей спиртными напитками и изредка, когда уж ничего другого не оставалось, поденной работой. У них не было скота, они не покупали мяса, но у них всегда было вдоволь говядины и всегда варилась обильная пища. Из таких-то людей вербовал некогда Келли свою знаменитую шайку. Мы их терпели только потому, что нас развлекали их дерзкие проделки.