Австралийские рассказы
Шрифт:
Его место на загородке уже заняли, и он должен довольствоваться сообщениями более удачливых товарищей.
— Ну, что там?
— Есть еще что-нибудь?
«Порт Монреаль». Начало в 10 утра».
— Они берут его?
— Еще бы!
— Черт! Видно, они здорово проголодались!
Девять часов. Меньше шума и меньше движения. Многие ушли. Многие остались. Джо снова удалось захватить место на загородке. Он остро чувствует унизительность всего происходящего, но ничего не может поделать с собой. Человеку трудно сохранять достоинство, если он целую неделю даже ел в кредит. Сквозь клубы табачного дыма он следит за новыми объявлениями на помостах.
«Мирабука». Южный причал 17. 13 часов».
«Буассевэн». Док Виктория 16. 10 часов».
«Мирабука»
«Первые» от него отказываются.
— «Вторые», не зевай, вон он идет!
Джо соскакивает с загородки. Ему уже приходилось разгружать этот корабль. Тяжелая работа, но ее хватит дня на два, а может, и на четыре. В отделении для «вторых» взлетает вверх дощечка, и взволнованные лица поворачиваются к всесильному агенту компании.
«Буассевэн». Док Виктория 16. 10 часов».
Джо стоит, расправив старые плечи, чтобы они казались как можно шире. В голову ему приходит горькая мысль: со стороны может показаться, что им делают одолжение, — как будто мало того, что человек должен надрываться за гроши, ему еще приходится бороться и хитрить, чтобы добыть право на это. Сотни людей, сотни людей… Это вынужденное безделье. А страна воюет.
Стало не так холодно. Теплое дыхание, толкотня. Те, что помоложе и в пальто, даже вспотели. Волнение, возбуждение охоты. Возбуждение охоты…
— Ты!
Джо вздрагивает. Белый воротничок смотрит ему прямо в лицо. Белый палец направлен на него, как дуло пистолета.
Да… скорее! На этот раз Джо…
Он проталкивается вперед. Коричневая карточка. Белая бумажка.
Через пять минут он уже вышел на улицу. Повсюду кучками стоят люди, но он ни с кем не заговаривает.
Реакция. Сладкое упоение победой почти прошло. Он только что услышал, что работы не хватит и на два дня. Они набирают ночные бригады, чтобы выйти в море в ночь на воскресенье. В Мельбурне разгрузят меньше двух тысяч тонн, все остальное — в Аделаиде. Джо быстро подсчитывает. Начнем в десять утра, к девяти вечера кончим. Завтра утром с восьми до двенадцати. Разгрузка кончится, скажем, к двенадцати. Округленно это даст: сегодня — шесть часов до пяти по три шиллинга за час, три часа с шести до девяти по четыре шиллинга шесть пенсов за час, завтра четыре часа с восьми до двенадцати по три шиллинга за час. Десять часов по три шиллинга за час и три часа по четыре шиллинга шесть пенсов. Итого два фунта три шиллинга шесть пенсов. Может быть, они не успеют окончить разгрузку завтра к двенадцати и придется продолжить работу. За вторую половину субботы платят по удвоенным расценкам — шесть шиллингов за час. Значит, эта работа даст самое большее три фунта, и в понедельник утром придется снова идти на невольничий рынок, чтобы бороться за новую работу.
Джо дрожит. После нездорового тепла там, в сарае, здесь холодно. Трава, растущая жалкими пучками между рельсами, все еще покрыта инеем, свет зимнего солнца тускл и безрадостен. Безрадостен, как и многое другое. Штабели потемневшего строевого леса, пустые товарные вагоны, бесцельно слоняющиеся люди, ветхие сараи, пустырь по ту сторону дороги — во всем этом заброшенность, застой. Дымы пароходов в доках и на реке лениво плывут вверх. Работа для всех… сегодня!
А завтра?..
«Тебе, Маргарэт!»
Перевод С. Кругерской
В мире широко распространено мнение, будто все голландцы — хорошие садовники, очевидно основанное на том, что в Голландии разведение цветов давно стало коммерческим предприятием.
Чепуха конечно, — в чем, как мне известно, многие хозяева убедились на собственном горьком опыте. Если человек родился в Австралии, это еще не значит, что он знаток овцеводства; или виртуоз-волынщик, — если он родом из Шотландии. Однако
Потому что он действительно был голландцем и к тому же хорошим садовником, одним из тех вдохновенных художников, которые ставят в затруднительное положение своих преемников. Кроме того, он был отчасти поэтом, что, возможно, и не столь примечательно; и отчасти влюбленным, что весьма важно.
В первый раз мне приходилось слышать о садовнике, влюбившемся в дочь хозяина; а все подробности я узнал потому, что поступил на место Ганса, после того как его из-за этой истории выставили. Меня наняли всего через неделю после его ухода, и сад еще хранил свежие следы его таланта, а обитатели дома не успели оправиться от потрясения, вызванного его романтической любовью. Я попал в чудесный сад, встретился с хозяином, питающим злобное недоверие ко всем садовникам, и с болтливой экономкой, которая рассказала мне, что «мисс Маргарэт» сбежала к родственникам в Бендиго, а ее мать поехала за ней следом, чтобы уговорить ее вернуться.
Но я ничего не знал об этом, когда в первый день моей работы хозяин дома, мистер Камерон, отправляясь в контору в девять часов утра, остановился поговорить со мной. Это был преуспевающий адвокат, и если он будет держаться наиболее влиятельной политической партии, то полагаю, что место в арбитражном суде ему обеспечено. Высокий представительный мужчина средних лет, с низким голосом, неторопливой речью, холодными глазами и худым красивым лицом, напомнившим мне известный бюст Юлия Цезаря.
Я был старше его, перевидал немало хозяев, и он мне не понравился с первого взгляда. И хотя, повторяю, я ничего не знал о том, что здесь произошло, даже в этом первом коротком разговоре кое-какие мелочи заставили меня почувствовать, что в этом доме не все ладно. Я был нанят через посредство служащего оранжереи; но хотя Камерон имел основания присматриваться ко мне, все же взгляд его серых глаз, в упор устремленных на меня, был, как мне показалось, слишком недоверчив и суров.
— Здравствуйте, Джонстон. Кажется, я правильно назвал вашу фамилию?
— Да. Здравствуйте, мистер Камерон.
Он, видимо, очень доверял человеку, рекомендовавшему меня, так как не задал мне ни одного обычного в таких случаях вопроса. Вместо этого он сразу дал мне понять, что в случае неудач и ошибок никакие оправдания приниматься во внимание не будут.
— Сад в полном порядке.
— Совершенно верно, мистер Камерон; у вас, как видно, был хороший садовник.
— Да.
Когда он говорил, уголки губ его заметно опускались.
— У меня был голландец. Он прошел прекрасную школу.
Я промолчал, надеясь узнать, по собственной ли воле голландец оставил свое место, но напрасно. Хозяин на секунду отвел от меня глаза, чтобы окинуть взглядом сад.
— Впрочем, я многое делаю сам. Этот сад — моя страсть.
Он мог бы мне этого и не говорить. Сад не был бы таким, если бы в нем работали только один день в неделю. Он не просто содержался в отличном порядке, в его планировке чувствовалась богатая фантазия. Это был один из пышно разросшихся великолепных садов, свидетельствующих об утонченных вкусах и состоятельности владельца, которая позволяет эти вкусы удовлетворять. Изгородь из высоких кипарисов заглушала шум улицы Готорн и железнодорожной станции Балаклава, находящихся всего в нескольких сотнях ярдов. Как только я вошел в сад, меня охватило чувство глубокого покоя, удаленности, изолированности от мира. Дул сильный ветер, однако сюда он почти не проникал, а птицы щебетали так, что трудно было поверить, что находишься в большом городе. Я уже успел заметить много редких пород деревьев и кустарников, а некоторые я вообще видел впервые. Была весна, и по сторонам широкой, выложенной плитами аллеи, ведущей от ворот прямо к дому, обрамленной розами и другими вьющимися растениями, еще темнел зимний мох; аллея была усыпана опавшими лепестками глициний.