Австро-прусская война. 1866 год
Шрифт:
Чтобы показать, до какой степени в Австрии стараются избавить от работы ум солдата, привожу несколько выдержек из австрийской рекрутской школы.
«Если между стрелком и неприятелем есть речка, ручеек, пруд и т. под., то первый прикроется своим ранцем, который ему будет в то же время служить и опорой для ружья».
«Канавы, глубина которых не превосходит 41/2 футов и которых направление параллельно фронту противника, весьма выгодны».
«Если они глубже показанного, т.е. если, стоя на дне их, нельзя стрелять, стрелок должен вырыть себе в скате, ближайшем к неприятелю, ступеньки, чтобы можно было становиться на них для выстрела закрыто и опирая ружье».
«Для заряжания он спускается на дно канавы, между тем как товарищ его занимает его место».
«Если скат канавы отлог, стрелок ложится на него или приседает на колени так, чтобы можно было стрелять с опертым ружьем и не очень открываясь».
«Сделав выстрел, он спускается так, чтобы быть совершенно закрытым во время заряжания».
…«Отдельные деревья составляют прекрасные закрытия, смотря по большей или меньшей их толстоте».
«Стрелок должен становиться вплоть к дереву, таким образом, чтобы касаться его левой рукой». (!)
«Для выстрела он упрет ружье к правой стороне дерева, равно и кисть левой руки; он выставит голову не более, как сколько нужно для прицеливания, подавая по возможности корпус назад».
Этих выписок довольно, чтобы судить о духе австрийской рекрутской школы. Болезненное стремление к точности в таких вещах, в которых она не имеет смысла, невоздержное желание обуставить малейшее движение стрелка и внушить ему постоянную заботу об укрытии себя, заботу, которая в бою и без того слишком сильна, — вот характеристические черты австрийского устава. При этом не мешает вообразить себе рекрута, только что взятого от сохи, запуганного, ошеломленного, но игравшего в прятки дома и, следовательно, превосходно изучившего индивидуальное применение к местности, и рядом с ним учителя, объясняющего ему далеко не шуточным тоном это применение к местности, в образе снимания ранца за ручьем, упирания левого плеча в дерево и проч., и проч.: картина умственного развития, возможного при этой системе, нарисуется сама собой.
Другие части австрийского устава написаны не менее обстоятельно, но совершенно в том же духе. Основания взяты прекрасные, но осуществлены опять в форме, которая признана наилучшей на все случаи и которую следует заучить только, чтобы бить врага. Особенного внимания в этом отношении заслуживает линейное ученье, показывающее, что лучшие начала не ведут ни к чему, если попадаются в руки людям, не понимающим той простой вещи, что где человек не выработан, там форма не поможет.
В этом уставе допущены уже:
Независимость батальонов в бригаде, бригад в корпусах, в том смысле, что относительное их положение не утверждено раз навсегда, а переменяется, смотря по удобству развертывания и другим обстоятельствам.
Замена команд и сигналов при маневрировании нескольких батальонов рассылаемыми приказаниями.
3) Возможное сбережение резервов.
Но, при педантическом осуществлении этих начал и при совершенном презрении к свойствам человека, сбережение резервов привело к тому, что австрийцы подставляют под удары свои силы по частям; втирание тактических правил повело к тому, что или бросаются почти без подготовки в штыки, как было в нынешнюю войну, или же, появившись неожиданно перед неприятелем, подготовляют атаку артиллерией, т.е. дают ему время опомниться [13] ; части, едва успевшие подраться, сменяют, уничтожая, таким образом, свежесть войск и в то же время не получив от них всего того усилия, к которому они способны.
13
Сражение у Падестро в 1859 г.
Общий вывод: формы совершенные, но мертвые; знание, втертое войскам продолжительным педантическим обучением, и совершенная неспособность применить это знание сообразно с обстоятельствами; мало того: совершенное отсутствие инициативы, вследствие страха ответственности, и крайняя впечатлительность в том смысле, что малейшая неудача приводит начальников к убеждению, что все уже сделано и что более сопротивляться невозможно.
Так было перед итальянской кампанией 1859 г., и это положение, несмотря на преобразования, не изменилось: не изменилось потому, что преобразования касались той же формы, а человек по-прежнему был забыт. А там, где не только не требуют от человека энергии, а напротив, как будто боятся ее, естественно возникает стремление заменить ее механическим совершенством организации, хорошим состоянием материальной части и т. под. При этом забывается одно: что средства сами не действуют, что они являются силой только в руках опять-таки живого, не забитого, рассуждающего человека…
От этого в австрийской армии мы наталкиваемся на замечательное явление: венгры, поляки, чехи, взятые отдельно, храбры и доказали это многими блестящими подвигами; а между тем австрийская армия, набранная из этих храбрых племен, дерется не совсем устойчиво и теряет всегда громадное число пленными.
Вредные стороны общей системы по необходимости должны сильнее отражаться на пехоте, как на роде войска, состоящем только из людей; в специальных родах оружия оно будет слабее, ибо в кавалерии человек находит некоторое спасение за лошадью, в артиллерии — за пушкой.
Кавалерия. Образование кавалерии сделало со времени итальянской кампании громадные успехи. По одиночному развитию она одна из первых в Европе в настоящую минуту, и в этом отношении стоит несравненно выше прусской кавалерии. Снаряжение ее тоже заслуживает особенного внимания: одежда чрезвычайно простая [14] , свободная, никаких вычурных украшений.
Рациональным соображением всех сказанных предметов австрийская кавалерия обязана преимущественно барону Эдельсгейму, который был начальником 1-й легкой дивизии в армии Бенедека.
14
Видел на пленных. Простота применена к одежде всех родов кавалерии, кроме гусар (и венгерской пехоты); но там теснота панталон и украшения обусловливаются национальными привычками венгров, привычками, которые должны быть уважаемы безусловно в армиях, где мало-мальски понимают, что такое дух войска. В Австрии, в прежние г., думали посягнуть и на это, для достижения однообразия в одежде пехоты; но впоследствии оказалось, что в венгерских полках под казенными широкими штанами солдаты все же продолжали носить свои, узкие. После этого в Австрии отказались от посягательства на национальные привычки.
Эдельсгейм, бесспорно, один из замечательнейших кавалеристов нашей эпохи; он из тех редких людей в австрийской армии, которые с бою взяли карьеру.
Под Сольферино он командовал полком, который опрокинул кавалерию, прикрывавшую левый фланг Мак-Магона. Этот блистательный подвиг и выдвинул его. Заслужив затем доверие императора, он принялся за преобразования. Строгая последовательность их боевым началам и свобода от рутины регулярных кавалерий заставляют думать, что Эдельсгейм строил эти преобразования не на одном личном опыте, но и на прочном опыте веков: одним словом, что он одинаково хорошо знаком не только с современной рутиной, но и с историей кавалерийского дела. Судьба этого человека поучительна как доказательство: что может сделать одна личность с сильным призванием. Быв эскадронным командиром, Эдельсгейм не раз сидел под арестом за то, что походом водил свой эскадрон не шагом. Тем не менее он продолжал настаивать на своем, так что ему посулили даже отрешение от командования. Правда, налицо был тот факт, что эскадрон его был всегда в отличном состоянии.
Не знаю, благодаря чему Эдельсгейм попал наконец в полковые командиры; а счастливая случайность, поставившая его в положение заявить себя на сольферинском поле, завершила его карьеру.
Вот основания его системы:
Возможно большее развитие одиночной ловкости всадника.
Приучение к преодолению препятствий, доведенное до того, что в мирное время он заставлял часто переправляться вплавь через довольно большие реки.
Переходы длинные; английская рысь, за исключением случаев прохождения церемониальным маршем.