Автограф. Культура ХХ века в диалогах и наблюдениях
Шрифт:
– Вы, будучи первокурсником МГУ, стали свидетелем разговора писателей, которых позднее назовут ключевыми фигурами современной литературы. Об этом лучшее, на мой взгляд, эссе «Как свежи были розы». В тот вечер в доме Евтушенко вы познакомились с Аксеновым и Бродским. Меня поразила фраза Аксенова, сказанная им уже в эмиграции: «Нью-Йорк – это город Бродских». На этой блестящей метафоре можно построить роман.
– Общение писателей иногда принимает закодированный, знаковый характер. Литератор может обронить фразу и не расшифровать ее.
– Вы все-таки их «уели», заметив, как плохо все трое знали в то время английский.
– Это
– Тем не менее вы отдаете им должное.
– Несмотря на 15-летнюю разницу в возрасте, меня с Аксеновым долгие годы связывала очень близкая дружба. Мы были двое, которые задумали и сделали «Метрополь». И даже кагэбэшники в Союзе писателей распространяли сплетни, будто мы два гомосексуалиста и затеяли литературный альманах, чтобы доказать свою любовь. Аксенов оказался, пожалуй, единственным писателем, который меня как прозаика сильно поддержал. И я ему благодарен.
А если я говорю о наших близких отношениях в прошедшем времени, то в основном потому, что живем мы в разных концах света и редко видимся. А кроме того, история «Метрополя» – это не только история героического содружества, но и внутренних расхождений. До сих пор у меня остались невыясненные отношения с Андреем Битовым.
– По «Метрополю» или по жизни?
– По «Метрополю». Это была яростная минута, кипящее масло, когда можно было увидеть, что почем. «Метрополь» – это мои горьковские университеты. А в плане честолюбия, мне «Метрополь» ничего не дал, кроме того, что я получил по морде: большинству друзей не понравились мои рассказы, опубликованные в «Метрополе», началась многолетняя постоянная слежка (в КГБ у меня была кличка Воланд), меня выгнали из Союза писателей и не печатали, папа потерял работу. Мне же хотелось расширить литературное пространство подобно художникам, которые устроили бульдозерную выставку в 1974-м. Они взбунтовались и что-то сдвинули.
– Вы заканчиваете книгу Мужчины» главой об отце. Теперь ему 77 лет, и вы им явно гордитесь. Хорошо известно, что он заплатил собственной карьерой за вольнодумство сына. Скажите, когда-нибудь он вас упрекнул за немыслимую цену одной публикации?
– Нет. Папа оказался героической личностью и порядочным человеком. Из Вены ранней весной 1979-го его вызвал тогдашний министр иностранных дел СССР Громыко. Я в последний раз подъехал на служебной «Волге» к трапу самолета (папа был посол СССР при международных организациях), поднялся в салон первого класса, чтобы передать ему меховую шапку. Он сказал: «На этот раз я приехал из-за тебя».
На следующий день его вызвали в ЦК, КГБ, в Союз писателей. В МИД секретарь парткома предложил ему отречься от сына. В КГБ показали толстую папку с записями моих телефонных бесед. В ЦК ему рекомендовали, чтобы я написал покаянное письмо в «Литературку» и отказался от составительства альманаха. Папа внимательно изучил ситуацию и понял, что идет лицемерная игра. Как-то, придя с работы, он сказал: «В нашей семье есть один политический труп. Это я. Но, если ты напишешь письмо – в семье будет два политических трупа». Он не корил меня, он вел себя как мужчина.
Мой западный издатель очень заинтересовался этим эссе и предложил написать книгу об отце, который с очень молодых лет был приближен к сильным мира сего, много видел и знал. Я согласился.
Бенедикт Сарнов: В новое время с новыми мифами
Из школьной программы изъята поэма А. Блока «Двенадцать». Неуютно там Маяковскому. Горячие головы уже не прочь бороться с «культом» Булгакова, Цветаевой и Ахматовой… Писатель и критик, автор многих автор многих книг («Бремя таланта», «Случай Мандельштама», «Случай Зощенко») считает, что прошлое нельзя перечеркивать. Надо переосмысливать его. Только что вышедшая в издательстве «Планета детей» книга Б. Сарнова «Опрокинутая купель» рекомендована в качестве в качестве пособия для учителей и учащихся старших классов.
– «В новое время – с новыми мифами!» Что, по-вашему, лежит в основе этого поветрия? Русский революционный размах? Или, может быть, ген нигилизма заложен в самой человеческой природе?
– И то, и другое. А прежде всего – стремление наиболее простым способом решить весьма сложную задачу. Как говорил Сталин: «Нет человека, нет проблемы». Вместо того чтобы понять сложную структуру гениальной поэмы Блока, проще взять, да и выкинуть ее из школьной программы. Но главное все-таки не это. Старая морская команда «Поворот всем вдруг», примененная к оценке (переоценке) всех художественных явлений советской эпохи, – это всего лишь частный случай другой, более общей идеи, суть которой состоит в том, что семьдесят лет советской власти надо просто вычеркнуть из нашей истории как будто их не было.
Каким-то загадочным образом, вследствие какого-то таинственного наваждения, какой-то чумной заразы страна в октябре 17-го года вдруг сбилась со своего естественного исторического пути. Дала какой-то противоестественный, жуткий зигзаг. И вот теперь все это надо забыть, как кошмарный сон. И начать с того самого момента, когда «нормальное» историческое развитие страны вдруг было нарушено. Восстановить разрушенный большевиками Храм Христа Спасителя. Нацепить на полковничьи казачьи мундиры неведомо откуда взявшиеся георгиевские кресты. (Хорошо если припрятанные в дедовских сундуках, а то и откровенно бутафорские). Заменить политруков полковыми священниками, а «ленинскую комнату» или «красный уголок», или как там еще это называлось, часовней… Я не шучу и даже не преувеличиваю.
Вот в Центре подготовки космонавтов введен ритуал благословения. Незадолго до старта батюшка окропляет святой водой экипаж корабля. Это взамен другой традиции, которая существовала в советские времена, – обязательного посещения перед стартом кабинета Ленина в Кремле. Если даже закрыть глаза на все комические, карикатурные формы этого «возрождения России», а рассмотреть эту концепцию всерьез, то окажется, что в ее основе – вера в то, что «Россия, которую мы потеряли», была наиблагополучнейшей страной.
– И кровавая буря 17-го года возникла не из самых ее недр, а налетела вдруг откуда-то извне, как иноземная чумная зараза? Исходя из этой концепции, следует пересмотреть и всю классическую русскую литературу?
– Да. И «положительным героем» объявить, скажем, Молчалина, а Чацкого разоблачить как безмозглого истерика и болтуна. Воплощением самых ценных национальных черт представить Обломова, а Базарова расклевать так, чтобы от него и мокрого места не осталось. Герцена изничтожить как большевика, а Щедрина – как русофоба.