Автономный рейд (Солдаты удачи)

Таманцев Андрей

Отмахнулся от желания впиться поцелуем в упругую шею и еще раз воткнул указательный палец - теперь ниже и левее солнечного сплетения. Она беззвучно разевала рот от боли и удушья, не имея возможности даже скорчиться. А я рывком сбросил ее вниз лицом в пол и, навалившись коленом на позвоночник и заломив локти за спину, снова прихватил их наручниками, лежавшими под матрасом. Вслед тут же стянул ее щиколотки своей рубашкой, завязав рукава двойным узлом. Подождал, отдуваясь, пока ее почти лишенный притока кислорода мозг отключится, и только тогда помассировал ей точку под грудью, освобождая парализованные мышцы.

Она смогла начать дышать, а я, не оборачиваясь, пошел в совмещенный сортир.

Голый, рухнул на унитаз, стараясь справиться с тошнотой и злобой.

Болван! Позволил себе расслабиться и чуть все не испортил.

Да разве можно надеяться на здравый смысл женщины, у которой в крови перемешаны горечь от измены только что обретенного любовника, умело раскочегаренная манипуляторами, и невесть какой наркотик? Болван, чуть нас обоих не погубил. Главная моя ошибка: тороплюсь везде успеть, жалея время на отдых. Хватит суетиться. Сейчас, как никогда, мне недоспать - хуже, чем недоесть. А живот, кстати, сводило так, будто он и забыл, когда ему в последний раз хоть что-то давали переварить.

Трудная жизнь у моего живота. Перед выходом на дело наедаться нельзя, чтобы не терять подвижности и не осложнять ситуации в случае ранения, особенно ранения в живот. Во время операции тоже нельзя, потому что либо не до того, либо неизвестно, чем накормят. После - на еду не остается сил. А едва отдохнешь - все сначала, пора на новую операцию... Но на душе, уразумевшей, что мои отношения с Принцессой далеко не так безоблачны, как я позволил себе надеяться, скребло еще сильнее. Вот она, ноша человечья: некого любить - тоска от пустоты, а полюбил - и до того наполнился разнополюсными "чюйствами", что опять-таки хоть в петлю.

Ну почему Господь не послал мне страсти к деньгам? Они хоть сами по себе надежны. В смысле - не поддаются ни наветам, ни наркоте. Хотя тоже склонны к измене и перемене. Курса.

Оклемавшись и смыв душем пот и сор последних суток, я, не заходя к При, окопался на кухне и основательно, но с соблюдением чувства меры набил живот. Дал себе слово ничего больше не предпринимать, пока не отдохну и не разберусь в происходящем. Потом навестил ненаглядную. Она тоже отдышалась и опять пыхтела от ненависти, но - молча. Смотрела презрительно. Решила, коль не вышло силой, взять меня гордостью. Не возражаю. Я пропустил между ее тугими ножками ножку тахты, защелкнул на ее изящных щиколотках еще одни наручники. Освободив свою рубашку, расположил на краешке кровати, к которой При была теперь присобачена, две кастрюльки одна в другой - на тот случай, если моя прелесть начнет буйствовать. А затем ушел в другую комнату досыпать.

* * *

Спалось великолепно: тонизировало само ощущение, что При, даже переполненная злобой ко мне, совсем рядом. Кастрюльки меня и разбудили. На сей раз я позволил себе потянуться, покряхтеть, будя и разминая мышцы. Ну и как там моя лапонька? У нее было достаточно времени, чтобы прийти в рассудок. Я подумал так и вспомнил одну знакомую филологи-ню, доказывавшую, что у каждого поколения свои слова-паразиты, которые подсознательно выдают главное настроение эпохи. Застой кончался с выражением "в этой связи". Перестройка пропиталась словом "демократия". А в нынешнее, мол, время самый распространенный паразит - "достаточно". Я потом специально прислушивался и слышал даже такое: "...достаточно маловажное обстоятельство" и "...достаточно недостаточные для этого средства".

Лапонька встретила меня почти радушно. Едва я отворил дверь, попросила:

– Ты меня кормить собираешься? Да и "наоборот" мне давно пора... Не бойся, я уже смирная!

Но игры "ничего особенного не случилось, мы - друзья" я пока не принял. Молча отпер наручники,

поднял с пола все, что она поскидывала, пытаясь освободиться, а потом предупредил:

– Ирочка, я тебя люблю в любом виде. Поэтому, если начнешь буянить, что-нибудь сломаю. На минутку. Это первое. Теперь второе. Я тебя действительно люблю, поэтому вопрос стоит так. Или ты со мной - вся, до донышка, или - сама по себе. Отдельно.

– Я-то - твоя? А вот ты-то - мой?

– Ты не моя, ты со мной. А я - только свой собственный. Но и тебе можно будет попользоваться. Если будешь хорошо себя вести.

– Ну ты и жмот!
– Она, морщась, разминала основательно затекшие за несколько часов плечи.

– Это хорошо сказано, - похвалил я.
– Но все же ты сперва поешь и подумай еще. А потом поговорим. Туалет и кухня вон там.

– Да уж сориентируюсь как-нибудь в этой хрущевке.
– Из голоса ее исчезло ехидство, оставив в нем пустоту и усталую грусть.

Пока она ела, я пил рядом кофе и помогал ей решиться на обман:

– Всю жизнь мечтал о такой, как ты. Но чтобы была во всем заодно со мной. Чтобы мог положиться, не оглядываясь, не сомневаясь ничуть. Чтоб если ты уйдешь - сразу пустота: может, повезет еще раз, может, уже нет. Но быть с тобой, как с чужой, все время прислушиваться и присматриваться на предмет твоего вранья - не могу и не хочу... В нашей работе верить хоть кому-то слишком большая роскошь. Вот о ней-то я и мечтаю...

Обставлять эту квартиру, которую я снял только потому, что уж больно дешево ее сдавали после "лиц кавказской национальности", я счел необязательным. Поэтому кухня была попросту убогой. Стены в ядовито-зеленой краске, потолок закопчен до коричневого. Обшарпанный стол, дряхлые разномастные табуретки, урчащая "Бирюса" в углу, чашки и тарелки разномастные, в трещинах, как с помойки... И на фоне этого убожества - Она! В моей рубашке, розово-обильная. И тут же я - плюгавенький, в одних плавках. Картина из цикла "Пожалей и обними, обманув из жалости". Но если расставаться - лучше уж так, сразу. Она снова закурила и, глядя в чашку с кофе, наконец ответила:

– Не верю ни одному твоему слову. Ты - хитрый и пронырливый подонок. Наставишь мне рога, даже не дожидаясь, пока я отвернусь... Вообще-то у женщин бывают рога?.. Ну не важно... Но все равно в эти дни, - она уставилась мне в глаза, стараясь в них что-то прочесть, - я поняла, что без тебя не выживу. Нет меня без тебя. И пусть. Клясться не стану: я еще сама себя не понимаю... Меня предупреждали, вот сколько было курсов и тренингов, на каждом предупреждали: рано или поздно ты встретишь человека, мужчину, которому захочешь принадлежать вся. Знать будешь, что врет, что подлец, но - захочешь. Умные все-таки в нашей системе наставники. Попалась. Значит, и во всем остальном они не ошибались с прогнозами: потом, выжав, ты меня предашь. Если уже не предал. И, что опять-таки странно, мне на это плевать. Лишь бы с тобой. Только я одного любить не умею, придется тебе подождать, пока научусь.

Я поверил. И даже если бы она не рассказала мне потом все, что знала, о кознях и планах Конторы, все равно бы поверил - до такой степени устал. Наверное, от одиночества. А может, дело в том, что знал: даже если с меня потом из-за нее кожу живьем будут снимать, все равно не пожалею о том, что поверил. Судьба. Кисмет. Суженая.

Объяснив ей свою теорию о крайней необходимости отдыха и приведения мыслей в порядок, затянул ее в кровать. Она теорию одобрила так горячо, что только на следующее утро у нас выпала минутка, чтобы вспомнить о работе. Я в полудреме нежился у ее грудей, тая от прикосновений их мякоти к лицу, а крепких пальцев - к вискам, когда она спросила, массируя: