Автономный рейд (Солдаты удачи)

Таманцев Андрей

– Дело даже не в ней, - уточнил Док.
– Дело, скорее, в самом характере этого подземного заведения. Психология тюремщиков: они максимум внимания уделяют борьбе с возможным побегом.

– Согласен.
– Боцман, уже уловивший, что от него потребуется, доставал из стенного шкафа телекамеру на гибком оптоволоконном кабеле и все необходимые к ней приложения.
– К тому же под землей вверх не смотрят.

* * *

Зима в тот год на северо-западе Подмосковья выдалась не очень снежной. Снег шел часто, но небольшими порциями. Выпадет - подтает, выпадет подтает. Поэтому перемещаться по нему было легко, не проваливаясь и почти не оставляя следов. В подсвеченном от наста предрассветном сизом сумраке бесшумно скользили четыре силуэта.

Так невесомо скользят тени от фар проезжающих за деревьями редких автомашин. Сливаясь с природой, четыре смутные фигуры в зимнем камуфляже, двигающиеся с беспощадной грацией охотящихся хищников, показались бы очень странными на окраине безобидного полудачного поселка. Если бы они кому-нибудь показались. Но удивляться их странности было некому. Бесформенные фигуры тихо плыли, словно не касаясь почвы, потом замирали, концентрировались, приобретая конкретные очертания, и вдавливали себе под ноги тонкие штыри. Благодаря тому что были они сделаны из особо прочного сплава, эти тусклые вороненые "соломинки" прокалывали и просверливали наст и почву, как бумагу. Словно намеревались пустить здесь корни.

– Боцман, есть!
– прошелестел голос Артиста между хрипами колготящихся и ночью радиолюбительских станций.

Одна из теней отпочковалась от воткнутого в наст "стебля" и растаяла, а на ее месте материализовалась другая фигура. Она сгустилась из смутной тучки, поводя лупоглазой, как у насекомого, головой. Потом окуляры ночного видения наклонились, и из сумки на боку фигуры выполз тонкий хоботок. Он присосался к "стеблю", влез в него и по нему нырнул вниз, под ноги.

– Пастух! Все точно, - доложил Боцман.
– Вижу одного. Дремлет. Загиб через пять-шесть метров точно на север. Дверь - четыре к югу.

– Принял. Артист - десять метров на север. Док - четыре метра на юг.

– Есть, десять метров на север, - будто эхо ответило и тут же повторилось:

– Есть, четыре метра на юг.

* * *

Много чего приходится делать солдату. И бегать, и стрелять, и управлять всякой мото- теле- и электронной техникой. И, естественно, рисковать жизнью. Но самое мерзкое для солдата - то, что противнее, а может, и пострашнее даже, чем посвист пуль над втиснутой в грязь головой, вид приготовленной к работе лопаты. Копать, закапываясь, окапываясь, откапывая и подкапывая, - страшная, мерзкая и гнусная составляющая доли солдатской. Всегда мерзкая, в любое время года и суток. Но копать ночью, зимой, в лесу, да еще так, чтобы получалось беззвучно, - это вообще адовы муки. Тем более жутко это делать в современном подмосковном лесу. У него своя кошмарная специфика. Артист выковыривал из заледеневшей прелой листвы пластмассовые бутыли, жесткие тряпки страшного вида и вызывающей рвотные позывы осклизкости, запчасти от автомашин, ошметки АГВ, холодильников, телевизоров и унитазов. Все это Артист извлекал совершенно бесшумно. Но такова сила таланта - владеющие им чувства прорывались в эфир. Они растекались вокруг такой густой злобой, что даже кустарник сочувственно замер, опасаясь нечаянным шорохом спровоцировать свое полное искоренение. Копать, когда от осторожности и тишины зависит вся операция, бывает поопаснее, чем разминировать стокилограммовый фугас.

– Артист, - ради психотерапии Док решил нарушить радиомолчание.
– А что тебя у "Чичиков" доставало больше: пыль или грязь?

Артист сразу вспомнил и плотные, как воды Мертвого моря, клубы чеченской пыли, и скользкие, тяжелые, как тонны свежей рыбы, пласты тамошней грязи. Закон вытеснения сработал: большая ненависть погасила меньшую.

– Понял, - отозвался Артист.
– Я в порядке.

Док, привыкший к грязи и нежности человечьих внутренностей, работал спокойнее. Он первым добрался до плотно слежавшихся просмоленных бревен и осторожно приподнял их комбинированными кусачками-разжимателями из арсенала спасателей МЧС. Из недр вырвался желтоватый теплый луч.

Боцман,

оберегавший руки для тонкой работы с электроникой, тут же просунул в щель телекамеру на световолоконном кабеле. Осмотрев все внизу, он отложил телекамеру и достал из широко разинувшего пасть спецкофра набор зажимчиков, иголочек и проводков. Часть из них он оставил в руке, кое-что разложил по наружным кармашкам комбеза, а кое-что зажал в губах. Кивнул Доку и нырнул в узкую, дышащую теплом и табачным дымком дыру в земле. Переводивший дух Док тут же уселся на его ноги, оставшиеся снаружи.

Часовой, располагавшийся в выдолбленной в стене нише подземного хода, был защищен мешками с песком со всех сторон. Откуда бы ни совершилось нападение - слева от ведущего к люку в сарае хода, справа ли от броневой двери подземелья, - он успевал подать сигнал тревоги и положить сколько угодно нападающих. А тревога и шум мгновенно превращали казематы Гнома в неприступную крепость. Муха в своем беглом отчете упомянул, сколько там всякого оружия. Оно, вкупе с покровительством спецслужбы, делало казематы и заключенного в них Муху недостижимыми.

Не повезло часовому. Он оказался слишком хорошо защищенным, чтобы можно было рискнуть и попытаться оставить его в живых. Мало того, с часового не сводила окуляра присобаченная на кронштейне над массивной стальной дверью телекамера. Подключившийся к ее кабелю Боцман получил ту же картинку, которая шла на монитор располагавшегося в глубине каземата диспетчера. Скоммутировав провода и отводы от портативной видеокамеры, Боцман несколько минут наблюдал на ее визире за тем, как доблестный часовой несет службу. А нес он ее прямо-таки с неестественной бдительностью. Так напряженно всматриваются и вслушиваются только перепуганные салаги. И то в первые минуты после того, как останутся на посту в одиночестве. А еще так неусыпно несут службу истовые служаки, которые теоретически чутче и бдительнее любого датчика или робота. Теоретически, потому что в жизни такие часовые не встречаются. Нудное и однообразное сидение усыпит кого угодно. Но этот часовой был иным. Нереальным. Он всматривался и вслушивался в пустоту и беззвучие подземного коридора так, будто здесь вот-вот должна была решиться вся его судьба. Так оно и было. Но ведь он не мог об этом знать! Стало быть, понял Боцман, таково в действии то самое, влюбляющее раба в хозяина снадобье, над которым трудился Гном.

"Сволочь, - мысленно обозвал его Боцман. Он уже вылез из щели. Док с предельной осторожностью зажал между бревнами рычаг, опустил их на место и понес комбинированное приспособление из арсенала спасателей Артисту. Боцман в одиночку, не столько слыша, сколько чувствуя соседство растворившихся рядом друзей, всматривался в экран и вслушивался в тишину линии связи. Сволочь ты, Гном. Из-за тебя убивать придется!"

Вот чем плохи истовые служаки: их трудно обмануть или поймать на слабости. Их приходится убивать.

Вот чем страшно время, в которое выпало жить Боцману и его друзьям: плодимые общественными катаклизмами мафиози и отморозки ведут свои войны, втягивая в них всех. А закон суматошно мечется над схватками, как бестолковый из-за двуголовости орел. И клюет он обычно больнее не тех, кого следовало. Чтобы выжить, чтобы спасти друга, и нормальным людям приходится уподобляться тем, кто по ту сторону закона. Невелик выбор: либо спасайся беззаконием, либо погибай.

В леске чуть-чуть, еле заметно, посветлело.

"Первый, я - центральный пост, - раздался не по-ночному четкий голос в подключенном к проводам наушнике Боцмана.
– Проверка связи".

"Я - Первый, - ответил откуда-то столь же бдительный голос.
– Связь в порядке".

"Второй, - позвал голос с центрального поста.
– Проверка связи".

Часовой на экранчике видеокамеры Боцмана машинально поправил фасолину микрофона возле губ и отозвался:

"Я - Второй. Связь в порядке. Непонятные шумы по направлению к люку".