Автопортрет: Роман моей жизни
Шрифт:
Оскар Фельцман был очень известный композитор. Его песни, которые тогда называли шлягерами, а теперь бы назвали хитами, распевались на улицах, в поездах и ресторанах. Неужели сам Фельцман превратит и мои слова в шлягер? Я настолько привык к неудачам, что еще одну принял бы со смирением…
К концу дня Фельцман позвонил: музыка готова, кто будет петь? Я подсказал Наташе:
– Предложите Бернесу.
Бернеса не нашли, зато нашли Владимира Трошина, актера МХАТа. В театре ему давали второстепенные роли, но как эстрадный певец он был весьма популярен. Песню записали на пленку, пустили в эфир – и она сразу стала знаменитой.
Для меня это событие
Благодаря писанию песен мое положение на радио сразу и надежно упрочилось. Я стал писать тексты по одному, а то и по два в неделю и кроме зарплаты получал во много раз превышавшие ее гонорары.
Я потом имел повод шутить, что денежная реформа 1961 года, когда стоимость рубля возросла в десять раз, меня никак не коснулась. Я как зарабатывал пятьсот-шестьсот рублей до реформы, так продолжал зарабатывать и после нее.
Это успех!
На радио я устроился в сентябре. Тогда же, так и не получив никакого ответа ни из «Юности», ни из «Дружбы народов», я в очередной раз отпечатал на пишущей машинке свою повесть «Мы здесь живем» и отправился в «Новый мир». В метро только что ввели турникеты с жетонами (после денежной реформы на смену жетонам пришли пятаки). Бросаешь в щелку жетон, турникет тебя пропускает. Не бросил, попробовал пройти – турникет прямо перед тобой защелкнется с ужасным угрожающим лязгом. Я жетон купил, но в последнюю секунду почему-то подумал: «Вот если турникет пропустит меня без жетона, значит, все у меня получится».
И он меня пропустил!
Я человек не суеверный, но в знаки судьбы, что мне время от времени посылались, не поверить было трудно. В редакции «Нового мира» служила тогда консьержка – пожилая дама из «бывших». Мне говорили, что, прежде чем впустить начинающего автора, она долго расспрашивала, куда, к кому и с какой целью он идет, после чего предлагала не ходить ни в какой отдел, а направляться прямо к секретарю редакции Наталье Львовне, сдать ей рукопись и ждать отзыва недели через три-четыре.
– А какой будет отзыв? – спрашивал доверчивый автор.
– Отрицательный! – радостно уверяла его консьержка. – У нас всегда и всем пишут отрицательные отзывы.
Старушку эту я странным образом обошел и толкнул дверь в отдел прозы, где сидела хмурая, как мне показалось, женщина – Анна Самойловна Берзер.
– Что вам угодно? – спросила она.
– Вот написал повесть.
– Хорошо. Отдайте секретарю, пусть зарегистрирует.
– Нет, я этого делать не буду.
– Почему? – Анна Самойловна удивленно подняла брови.
– Потому что заранее могу предсказать, что будет дальше. Секретарь мою рукопись зарегистрирует и передаст кому-нибудь из рецензентов. А я ваших рецензентов очень хорошо знаю. Они получают деньги в зависимости от прочитанного объема по тридцать рублей за печатный лист. Им некогда вдаваться в достоинства текста, им важно просмотреть текст по диагонали, написать отрицательный отзыв и бежать в кассу.
Анна Самойловна меня слушала, кивала головой, а один раз даже почти улыбнулась.
– Чего же вы от меня хотите?
– Я хочу, чтобы вы сами прочли мою рукопись.
– Это исключено, – сказала она решительно. – Я очень занятой человек и не могу читать все, что приходит нам в редакцию.
– Понимаю, – не стал спорить я. – Но у меня к вам просьба. Прочтите первые десять страниц и, если не захотите читать одиннадцатую, верните мне рукопись без объяснений.
Видимо, мое предложение показалось ей все-таки необычным.
– Ну, хорошо, – сказала она как будто бы даже с угрозой. – Десять страниц я прочту.
На том и порешили. Рукопись осталась у Анны Самойловны, я ушел. Это было в понедельник. А в пятницу я пришел довольно поздно домой, и жена протянула мне телеграмму: «ПРОШУ СРОЧНО ЗАЙТИ РЕДАКЦИЮ НОВОГО МИРА ТЧК БЕРЗЕР».
Я позвонил Камилу Икрамову и прочел ему.
– Володька! – прокричал он мне в трубку. – Это успех!
И иначе толковать телеграмму было нельзя. Ясно, что, если бы повесть не понравилась, никто не стал бы мне посылать телеграммы.
Гибель, притянутая за уши
Телеграмму я прочел, когда рабочий день уже кончился, впереди был бесконечный уикенд. Читатель может себе представить, как долго тянулось время от пятницы до понедельника, до того нераннего часа, когда работники журнала приступают к своим обязанностям. В понедельник, явившись в тот же отдел прозы, я застал там, кроме Анны Самойловны (для меня она вскоре стала просто Асей), много людей и очень удивился, когда узнал, что все они собрались из-за меня. Сотрудники других отделов и члены редколлегии уже прочли мою повесть и теперь жали мне руку, улыбались, наперебой говорили комплименты, интересовались, откуда я взялся, что делают родители, где учился, кем работал и что пишу еще. Некоторые просто заглядывали в комнату, чтобы поглазеть на новое дарование. Тут же был мне представлен Игорь Александрович Сац – мой персональный редактор. Этот человек, совершенно седой и не имевший ни единого зуба, показался мне глубоким стариком. Ему было 58 лет. Стали обсуждать сроки – в какой номер поставить повесть. В двенадцатый? Нет, пожалуй, не успеем… Придется ставить в первый. Если бы я сказал, что ждать не желаю, они согласились бы на двенадцатый, но мне самому хотелось быть напечатанным в первом номере: конечно, трудно ждать лишний месяц, зато это будет первый номер первого года нового десятилетия.
Решив вопрос с номером, вторую половину разговора сотрудники редакции осторожно предварили союзом «но». «Но… как бы это вам сказать… есть некоторые сомнения насчет конца повести… Ваш герой погибает… но это… поймите нас правильно… совершенно не нужно».
Как это не нужно?! Гибель героя была тем, ради чего строился весь сюжет, – и вдруг это не нужно?! Я растерялся: как себя вести? Упереться, сказать, что ни в какую, – и отказаться от того, к чему так долго стремился? Вернуться к роли неудачника в потертых штанах и сбитых ботинках, прогоняемого из всех редакций? Я сказал: «Нет, без гибели героя обойтись нельзя». – «Почему же нельзя? Разве вы сами не чувствуете, что эта гибель, извините, притянута за уши? Герой погибает совершенно бессмысленно». – «Да, бессмысленно, но в этом и смысл, что бессмысленно…»