Авторская песня 90-х (Сборник песен с гитарными аккордами)
Шрифт:
Здесь вечная нота «соль», чтобы жизнь не казалась сахаром всякому играющему на флейте. Я трогаю её языком…
Здесь вечная нота «ля», как «ля» в зале и «ля-ля» в кулуарах, как «ля» с трибуны и «ля-ля» в очереди, спросите лабуха, где играть шлягер в «ля-ля» миноре.
Это страшное чувство — «ля-ля», оно обжигает мне лицо в кровь, когда я выдыхаю его из отверстой флейты.
А высокая нота «си», чистая нота «си», кто способен на чистое си, способен на многое.
Холодно, а кровь уже не греет, лишь печаль, лишь крик, лишь
Не моя вина, ещё не выпита до дна, святая эта флейта, но уходит с выдохом вино пока учусь играть на флейте.
Слышишь как это звучит: па-парам-парам, звуки двоятся в ночи: па-парам-парам. Лишь сквозняк звучит в моём ключе. Чем мне быть на этом свете, чем? Если звуком, то хотя бы звук ветры взвейте.
Холодно, любовь уходит, как сквозь пальцы звук. Хоть ты пойми меня, мой друг, хоть для страданья, хоть для мук, но флейту полную налей мне.
Слышишь как это звучит: па-парам-парам, звуки двоятся в ночи: па-парам-парам. Лишь сквозняк звучит в моём ключе. Чем мне быть на этом свете, чем? Если звуком, то хотя бы звук ветры взвейте.
Ах, быть поэтом ветрено и мило пока ещё не кончились чернила и авторучка ходит на пуантах вслед музыке печали и любви. Я — гроза талантов в аксельбантах, преследую с осмьнадцати годов всех девочек. Ты к этому готов, о, мой собрат, ходящий в музыкантах?
Ах, быть поэтом ветрено и мило, но ради всех святых таим, что уж давно окончились чернила, что флейта рот истёрла до крови.
Что флейта, флейта — продолженье горла, а в горле, в горле музыка прогоркла, там вопль один протяжный,
ну и что же? Держи в руках отверстый вопль до дрожи, держи в руках пока не лопнет кожа, всё быть должно на музыку похоже и даже смерть,
её спою потом.
А девочкам в бирюлечках и бантах ты накорябай лопнувшим ногтём, что авторучка ходит на пуантах и будь поэтом
ветреным притом.
3/4 * * *
— Когда ещё был я зелен и мал,
Когда ещё был я зелен и мал, лей ливень всю ночь напролёт, любую проделку я шуткой считал, а дождь себе льёт да льёт. ж2 р.
Я вырос не бог весть какого ума, лей ливень всё ночь напролёт, на ключ от бродяг запирают дома, а дождь себе льёт да льёт. ж2 р.
Потм я, как все, обзавёлся женой, лей ливень всё ночь напролёт, ей было не сытно, не сухо со мной, а дождь себе льёт да льёт. ж2 р.
Пусть годы меня уложили в постель, лей ливень всю ночь напролёт, из старого дурня не выбьете хмель, а дождь себе льёт да льёт. ж2 р.
Пусть мир существует бог весть как давно, чтоб дождь его мог поливать, не всё ли равно — представленье дано и завтра начнётся опять. ж5 р.
4/4 * * *
— Подвалом влажным и тугой табачною золой,
Подвалом влажным и тугой табачною золой, подвалом влажным и густой асфальтовой смолой, опухшим выменем души и головой творца, промявшей плюшевый диван седалищем лица, утробным воем парных труб системы паровой
Я гость на пиршестве немых, собравшихся галдеть, они ревели над столом а мне велели петь и заглушать вороний ор оголодавших душ, а лестница вела во двор и там играли туш.
Там пожирали пиджаки, карманные часы, глотали вяленых коров, парсеки колбасы, глотал ступни свои плясун и, под кромешный крик, оратор, с пеною у рта, заглатывал язык.
А дверь в огромный мир вела и там играли марш и там пила тайгу жрала, разбрызгивая фарш, и там впивался в недра бур, коронкою вставной, и присосавшийся насос пил земляной настой.
Клянусь, что это всё со мной, всё наяву, всё здесь, клянусь, что правду говорю и буду землю есть.
Я гость на пиршестве немых, где рвут мой чёрный труп, я озираю этот дом, где я стекаю с губ, сочусь по выям, по локтям и по горжеткам дам, кровавым соком я стократ разорван пополам и пополам ещё сто раз я в дом зашёл на час и непрожёваным куском в зубах его увяз.
Клянусь, что это всё со мной, всё наяву, всё здесь, клянусь, что правду говорю и буду землю есть. И род людской, что землю ест не умеряя прыть, обязан пусть с набитым ртом, но правду говорить.
А правда жёстче горных руд и горестней песка, а правда соли солоней, трясин солончака. Здесь некто мыслил о птенце, а сотворил толпу, и мы беснуемся в яйце и гадим в скорлупу.
6/8 * * *
— Сквозь дверь проступало дрожание света,
Сквозь дверь проступало дрожание света, шуршание платьев, волнение складок, а воздух за дверью был розов и сладок, как в детстве в малиновых недрах буфета.
Как в детстве влекла меня сладкая сила, в тягучей истоме, в дремучей истоме я долго стоял, опершись о перила, и чуял всем сердцем что делалось в доме.
А там о стаканы звенели бокалы, и чайные ложки о чайные чашки и запах тянулся, как сок из баклажки, и был он малиновый розовый алый.
Войду, поскучаем один вечерок над блюдцем с вареньем, как некогда в детстве, с опасною темой в ближайшем соседстве, где нужно не влипнуть, как муха в сироп.
Войду, ну всего-то легонько толкнуть, открытые двери, открытые дверцы, открытое ясное женское сердце, внушавшее в юности тёмную жуть.
А главное вдруг за степенной гульбою… (не до конца)
4/4 * * *
— Если в этой пустыне нет путника, кроме меня,
Если в этой пустыне нет путника, кроме меня, то кому передам я всё то, что влачу за плечами? Если в каждом ауле лишь дети мои и родня, то кому же поведать семейные наши печали?
Если каждое слово звучит на родном языке, как узнаю богат ли язык у родного народа? Если только пять пальцев на каждой руке, то насколько меня обсчитала природа?
Если сёстры красивы, а сёстрам подобны цветы, а цветы затмевает, в цветах увядая, подруга, кто цветок принесёт мне с далёкого луга, чтоб запомнил, что нету иной красоты?