Айлсфордский череп

Блэйлок Джеймс

— Это японское волшебное зеркало, мадам. Я сам какое-то время их изучал. Поразительные игрушки. У меня даже имеется небольшая коллекция таких зеркал.

— И вы разобрались в них?

— Не так чтобы полностью. Я понял, что их отливают из металлического сплава, затем шлифовкой придают форму линзы. Потом покрывают выпуклую поверхность ртутью, оловом и свинцом и полируют. Однако у меня нет объяснений, как проецируются изображения с задней поверхности.

— Некоторые полагают, будто свойства таких зеркал определяются духовной силой.

— Лично я не склоняюсь к подобному мнению, — поспешил заявить Лэнгдон.

— Весьма разумно. Я тоже так не думаю. И все-таки существуют некоторые предметы, изготовленные человеком, которые способны… открывать двери.

— Ключи, например, — улыбнулся хозяйке Сент-Ив.

— Именно, — тоже с улыбкой ответила Матушка

Ласвелл. — Вам, часом, не доводилось слышать о человеке по имени Джон Мейсон? Имя, конечно же, весьма распространенное. Он изготавливал японские волшебные зеркала — вот это зеркало на столе в частности. Лет пятнадцать назад Джон Мейсон умудрился разнести себя на куски, когда умышленно взорвал пыль в зернохранилище.

— О да, я помню если не его самого, то уж точно его гибель. Он был коллегой Джозефа Суона [16] , изобретателя лампы накаливания. Его смерть произвела сущую сенсацию.

— Да, это он. Оба, как вы знаете, занимались фотохимией. Насколько мне известно, примерно за год до гибели Мейсона Суон прекратил с ним всяческие отношения. При проведении обыска в доме Мейсона полиция обнаружила несколько человеческих черепов и множество высушенных костей. Черепа оказались трепанированными, а внутрь коробки было вставлено зеркало, по способу изготовления весьма схожее со знакомым вам японским. На задней поверхности зеркал были вытравлены детские лица, причем настолько реалистичные, что не вызывало сомнений, что их репродуцировали с коллоидных негативов. Судя по всему, Мейсон пытался разработать способ проецирования изображения через глазницы черепа. А когда на территории его имения эксгумировали несколько обезглавленных останков маленьких детей, его изобличили как убийцу и признали невменяемым.

16

Джозеф Уилсон Суон (1828–1914) — английский химик и физик.

— С последним трудно не согласиться, — заметил Лэнгдон.

— Вот здесь мы придерживаемся другого мнения, — отозвалась Матушка Ласвелл. — Впрочем, все зависит от личного определения вменяемости. По мне, так Мейсон был безумен не более, чем мой покойный муж, с которым, с огромным сожалением вынуждена признать, он водил знакомство. Эти черепа — или зеркала, если вам угодно, — еще появятся в моей истории, где-то во второй половине. Суть ее в следующем. — Она подняла взгляд к свечам на люстре и сощурилась, собираясь с мыслями — или же, быть может, разглядывая что-то в слабом мареве нагретого воздуха. Пламя свечей подрагивало на сквозняке из открытого окна в дальнем конце комнаты.

— Человек, называющий себя доктором Игнасио Нарбондо, — продолжила женщина наконец, — мой единственный живой сын. Отец его, воображавший себя человеком науки, исчез из нашей жизни, когда мальчику исполнилось два года. Он, видите ли, частенько говорил о путешествии в Ост-Индию, все жаждал отыскать мифические города в ее джунглях. Возможно, в конце концов именно туда он и отправился. Как бы то ни было, я с мальчиком — теперь я не произношу настоящего имени сына, раз уж он сам от него отрекся, — сняла комнату в Лаймхаусе, хуже которой еще поискать надо было, но слишком уж мы были ограничены в средствах. Менее чем через год я вышла замуж за брата мужа, увы, чересчур поздно разгадав его подлинную сущность. Он привез меня с сыном в Айлсфорд, и тут у меня родился второй ребенок, которого мы назвали Эдвардом.

— Это его вы видели в амбаре, сэр, — сказал Кракен, кивнув Матушке Ласвелл, которая тоже кивнула, словно бы совершенно не удивившись новости. — А если призрак мальчика задерживается в Айлсфорде, профессор, то доктор тоже здесь, это как пить дать. Он находился где-то поблизости, раз уж дух Эдварда объявился в амбаре.

— Как пить дать? Это почему же? — поинтересовался Сент-Ив.

— Видите ли, Нарбондо владеет Айлсфордским черепом, который он похитил из могилы Эдварда. Это обиталище мальчика — его противоестественный дом. Он так и не перешел в иной мир, так и не пересек реку [17] .

17

Харон, согласно греческой мифологии, перевозит через Стикс в подземное царство лишь тех умерших, чьи останки были похоронены.

— И упомянутый Айлсфордский череп, Матушка Ласвелл, был обработан

подобно черепам, обнаруженным в доме Джона Мейсона? — поинтересовался Лэнгдон.

Вероятно, в тот момент хозяйка предавалась воспоминаниям — приятным или печальным, бог весть, — и потому ответ ее прозвучал после значительной паузы и сопровождался тяжелым вздохом.

— Да, хотя это значительно более усовершенствованный образчик. Подле вас стоит графин, сэр, — для поддержания духа мне не помешает еще один стаканчик. Мне очень не по душе рассказывать все это, и прежде я делилась своей историей лишь единожды — сегодня утром, с Биллом. До этого я, понимаете ли, хранила все в себе.

— Но теперь вы можете облегчить свое бремя, — с участием проговорил Кракен. — Отныне вы почти что друзья. Выговоритесь, и мы разделим вашу ношу.

Сент-Ив разлил херес по бокалам и снова устроился на стуле, предоставляя слово хозяйке. Та подняла бокал и посмотрела сквозь него на свет люстры. Затем пригубила немного, поставила стаканчик на стол, кивнула самой себе и продолжила:

— Мои сыновья росли вместе, но не как братья. Старший младшего на дух не переносил. Прямо у меня на глазах он отклонялся от… человечности, что ли, месяц за месяцем, так что в итоге я уже с трудом его узнавала. Скорее всего, порочность его явилась делом рук моего мужа. Он научил мальчика всему, что сам знал о некромантии и вивисекции. А уж мальчик оказался прилежным учеником и проявил недюжинные способности. И поскольку их обоих, взрослого и маленького, влекли противоестественные учения, я не могла остановить то, что росло внутри него. Лаборатория занимала моего мужа более всего остального хозяйства. Она была спрятана где-то в лесу. Не могу сказать, чем они там занимались, поскольку я и знать этого не хотела. И когда на кладбище находили раскопанными свежие могилы, я, к своему стыду, закрывала лицо покрывалом, если такое выражение уместно. Я хранила в тайне его преступления, от которых страдала и сама. Время шло, и вот Эдварду исполнилось двенадцать, а его брату почти шестнадцать. К той поре ваш Нарбондо стал для меня совершенно чужим, мерзким незнакомцем, хотя он и проживал в этом самом доме. Эдвард любил маленькую Мэри Истман, а она его, хотя оба, конечно же, в сущности были еще детьми. Но этот… Нарбондо… сам мечтал о Мэри, хотя узнала я об этом лишь годы спустя, когда она призналась мне по секрету, потому что, как и я, тоже страдала от чувства вины.

Однако ближе к делу. Человек, называющий себя Нарбондо, хладнокровно убил собственного брата. Повесил на дереве, постаравшись придать своему преступлению видимость самоубийства. Но судьба — штука престранная, профессор, особенно в данном конкретном случае. Мой покойный муж, судя по всему, обнаружил Эдварда, все еще болтающегося на суку, в то время как Нарбондо глазел на его корчи — не сомневаюсь, весьма довольный собой.

Откуда мне это известно, спросите вы. Что ж, теперь я могу все рассказать, хотя еще вчера, когда Мэри Истман была жива, не проронила бы и слова. Преступление свершилось у нее на глазах. Нарбондо хватило наглости вообразить, что Мэри естественным образом окажет предпочтение ему — великолепному Нарбондо, чей путь лежит к славе, к власти над жизнью и смертью, — если Эдвард исчезнет с лица земли. Уверяю вас, девочка презирала его. Она ясно понимала, что он живое воплощение ужаса, и заявила ему, что отправит его на виселицу. Око за око. Тогда Нарбондо пригрозил Мэри той же участью, и она поняла, что это не пустые слова. Спасая свою жизнь, она бросилась прочь, но в это самое мгновение появился мой покойный муж, и тогда Мэри свернула с тропинки и спряталась.

Вдвоем они срезали тело с веревки и унесли. А когда тем вечером Эдвард не вернулся домой, поднялся переполох. Нашли окровавленный нож и следы волочения тела к реке. Шла весна, так что речка разлилась, и все решили, будто тело мальчика унесло вниз по течению в море, и на этом основании поиски прекратили.

Я приняла историю на веру — а во что же еще мне оставалось верить? В глубине души я подозревала, что ножом поработал Нарбондо, однако ничто в его поведении этого не выдавало. Прошло много лет, пока Мэри Истман в конце концов не рассказала мне всю правду, хотя только Господь Всемогущий знает, чего ей это стоило. Конечно же, бедная девочка ни в чем не виновата. Эдварда все равно было не вернуть, а она опасалась за свою жизнь. Нарбондо годами слал ей письма с вырезками из лондонских газет — сообщениями об убийствах и увечьях, — чтобы она не забывала его угроз. Мэри сжигала их, однако цели своей Нарбондо добился. По ее словам, страх терзал ее днем и ночью. И я молюсь, чтобы теперь-то она обрела покой.