Айвангу
Шрифт:
Айвангу считал себя человеком, который не верит ни в злых духов, ни в добрых. И все же, принимая из рук Мынора идолов, ему казалось, что пустые деревянные глаза смотрят на него с укором.
Мынор нес большой мешок и поторапливал друга:
– Давай быстрее, а то скоро рассвет!
– Куда мне, безногому, поспеть за тобой?
Дошли до яранги Сэйвытэгина. На тыльной ее стороне, высоко от земли, под моржовыми шкурами висело изображение морской касатки. Оно было вырезано из черного дерева, чудом попавшего в эти края. Чьих это рук работа, Айвангу не знал. Это мог сделать и Сэйвытэгин, а скорее всего касатка переходила из поколения в поколение, как все амулеты тэпкэнцев.
Мынор заметил состояние друга и сказал:
– Ладно, ты отвернись, пока я буду срезать.
Перед рассветом мешок был полон, и они отправились в клуб, где хранился железный ящик с комсомольскими бумагами.
Мынор зажег керосиновую лампу, придвинул лист бумаги.
– Сейчас подсчитаем, – торопливо сказал он. – Запишем и сожжем!
Он развязал мешок, и на пол с глухим стуком посыпались идолы и амулеты. Они тускло блестели при свете керосиновой лампы. Иные роняли на пол чешуи засохшего сала и крови, которыми их из века в век мазали и «кормили» хозяева, вымаливая у них покровительство и удачу в охотничьих делах.
Мынор расчертил на отдельные графы бумагу, поставил какие-то значки.
– Запиши общее количество – и все, – предложил Айвангу.
– Нельзя так, – Мынор решительно покачал головой. – Надо все аккуратно, чтобы в райкоме остались довольны. Сейчас мы рассортируем: птиц и зверей – сюда, а изображение человека – туда… Вот так.
Мынор громко считал, потом склонялся над листком бумаги и записывал. Окончив подсчет, он уложил добычу обратно в мешок.
– А насчет бубнов мы напишем так: «Нет возможности отличить шаманский от обычного. Один и тот же инструмент может служить как для культурных, так и для культовых целей». Пусть сами приезжают и разбираются… А теперь пошли, сожжем это.
На востоке разгоралась долгая зимняя заря. Край неба ярко пылал, и, казалось, сунь туда идолов – и не надо зажигать спичку. Длинные темные облака светились, как горящие бревна. Первый раз Айвангу так рано спускался к морю не на промысел… Нет, был еще случай. Однажды весной он подстрелил нерпу. Она была жирная и толстая, как все весенние нерпы. Но когда мать разрезала ее, у нерпы в брюхе оказался маленький нерпенок, покрытый белоснежным пушистым мехом. Росхинаут осторожно вынула детеныша. Ранним утром Сэйвытэгин с сыном пришли к морю и опустили в трещину неродившегося нерпенка… Отец стоял лицом к восходу и шептал священные слова.
– Мынор, – обратился Айвангу к другу. – Может, не будем жечь? Опустим их в трещину, как опускают нерпичьих детенышей.
– Нельзя, – ответил Мынор. – Весной лед растает, они всплывут, и волной обратно прибьет их к берегу. – Он уже чиркал спичкой.
– Сейчас с берега увидят огонь, прибегут.
– Успеем уйти, – ответил Мынор. – Пока оденутся, все сгорит.
Огонь рождался плохо, с трудом. Тогда Мынор вынул нож и расколол один амулет, построгал твердое дерево. Стружки занялись мигом, потом вспыхнули и большие идолы, роняя в костер жирные, кипящие капли. В один миг снег возле костра почернел. С каждым мгновением огонь пылал все жарче и жарче. Пришлось отойти на несколько шагов. Когда в бушующем пламени трудно было что-либо разглядеть, Мынор сказал:
– Ну, теперь пошли домой.
Мынор было заспешил, и Айвангу сразу отстал от него. Пришлось приноравливаться к безногому.
– Мынор, ты иди.
– Нет, как я могу бросить друга!
Из-за прибрежных торосов показалась фигура. Это был сторож магазина. Он проворно переставлял свои кривые ноги, загребая торбасами свежий снег.
– Что там горит? Что случилось? – задыхаясь, спросил он.
– Костер горит, – спокойно ответил Мынор.
– Какой костер? Почему горит? Это вы зажгли?
– Мы. Комсомольское поручение выполняли. Ты туда не ходи. Это не твое дело.
Старик поморгал узкими, без ресниц глазами и ничего не понял.
– Зачем же этот костер? Ночью? – пробормотал он.
– Ты же знаешь, у пионеров есть свой костер, – принялся растолковывать Мынор, – а это наш, комсомольский. Видел ты когда-нибудь пионерские костры?
– Видел, конечно, – ответил сторож, успокаиваясь. – Я-то думал, что это такое случилось. Странный обычай – ночной костер.
Сторож повернул обратно на свой пост, но навстречу уже выбегали охотники.
Айвангу узнал Кавье, вынырнувшего из темноты.
– Почему горит море? – крикнул он на ходу.
– Комсомольский костер горит, – ответил ему сторож. – Вот ребята зажгли.
Один за другим подходили взволнованные невыспавшиеся охотники, и скоро Мынор и Айвангу оказались в их тесном кольце. Мынор зашептал Кавье на ухо:
– Я вам говорю, как члену партии… Ночью мы с товарищем Айвангу выполнили комсомольское поручение. Снимали шаманские знаки с яранг. Костер, который сейчас догорает в море, – это конец религии в Тэпкэне. Мы надеемся, что вы нам поможете.
Айвангу никогда не видел таким растерянным самоуверенного и важного Кавье. Он с такой ненавистью посмотрел на Айвангу, что парень от неожиданности вздрогнул.
– Расходитесь, расходитесь, – важно, но тихо произнес Кавье. – Ребята поступили правильно. Так им было сказано свыше, – Кавье запрокинул голову к пылающему небу. – Из районного комитета.
– Они сожгли моих богов! – подал кто-то обиженный голос.
– Это нужно! – твердо сказал Кавье. – Мы боремся против шаманизма.
– Ничего себе борьба, – опять произнес кто-то из темноты. – Ночью, тайком, как воры…
– Кто это так говорит? – грозно спросил Кавье. – Или захотели в лагерь? Он тут, недалеко от нас.
Этот лагерь наводил ужас на всю окрестность. Там жил странный народ – убийцы, воры, насильники. Они, случалось, убегали из лагеря, грабили и жгли оленеводческие стойбища. Были, правда, там и другие люди…
Послышались удаляющиеся шаги. Через минуту на морском льду, покрытом толстым слоем снега, остались трое: Кавье, Мынор и Айвангу.
Мынор обратился к Кавье с каким-то вопросом, но тот ничего не ответил. Он круто повернулся и зашагал домой, тяжело дыша и бормоча под нос ругательства.