Айвангу
Шрифт:
Дальние мысы, горы – все было резко очерчено на голубом небесном фоне, а воздух был чист, упруг.
В радиорубке полярной станции толпились полярники и хмуро слушали какое-то важное сообщение. Они молча пропустили вперед Айвангу, и он, почувствовав неладное, громко спросил:
– Что случилось?
Ему показалось, что кто-то умер, с кем-то произошло большое несчастье. Но радио гремело бодрыми маршами, и Айвангу ничего не понимал.
– Что случилось?
– Война!
Но ведь совсем недавно, чуть ли не прошлой зимой, уже была с кем-то война. Айвангу не помнит с кем, кажется, с северянами. Лыжи, белые халаты, как охотничьи камлейки. До этого японцы. Озеро Хасан. По радио пели песню о трех танкистах, о том, что будет, «если завтра война…».
Гитлер… Это имя впервые услышали в Тэпкэне. Оно было похоже на приглушенный выстрел, на властный окрик, на приказ. Потом кто-то показал портрет человека с глазами, как у безумного Гэмалькота, с маленькими, точно приклеенными, усиками; под огромным козырьком форменной фуражки – узкое лицо.
Гена Ронин больше не слушал музыку. Он ловил вести с фронта и ждал, когда ему пришлют повестку из военкомата: он в первый же день войны добровольно попросился на фронт. Собравшиеся в отпуск Лев Васильевич и Пелагея Калиновна распаковали вещи.
В этом году пионерский лагерь в Кытрыне закрыли рано, и еще в середине августа Айвангу на вельботе отправился за ребятами в районный центр.
Там многое изменилось: районные работники надели полувоенную форму с огромными карманами на груди. Некоторые из них повесили значки Осоавиахима на цепочках, привинтили значок ворошиловского стрелка.
В типографии сидел незнакомый мужчина с огненно-рыжими волосами и большими грустными глазами – новый редактор. За реалом по-прежнему стоял Алим, неизменный, как его синий халат и черный берет. Новый редактор испуганно посмотрел на Айвангу, ввалившегося через распахнутую дверь. Он протер глаза и хрипло произнес:
– Можете встать.
Айвангу находился далеко от него, у двери, но крепкий запах спиртного донесся до него.
– У меня нет ног.
– Простите, не разглядел, – извинился редактор.
Алим сердечно поздоровался с Айвангу, подвел к столу и налил кружку крепкого чаю.
– Петр Яковлевич уехал в отпуск, – сообщил он. – Обещал осенью приехать, но, видимо, не вернется. Война. И Рахтуге тоже уехал. Не вернулся. Тоже, должно быть, пошел на войну… Много новых людей появилось в Тэпкэне. В газете тоже новый редактор. Хороший человек. Немного пьет… Целый день. Но газету любит.
Алим говорил о редакторе так, будто его не было и в помине. Рудин сидел за своим столом и что-то читал, низко склонив голову над бумагой.
– Раулена осталась с сыном одна, – продолжал Алим. – Беспокоится, что долго нет мужа.
– Разве у них есть сын?
– Ему уже третий год пошел. Хороший мальчишка! – сказал Алим и другим тоном добавил: – И у меня скоро будет ребенок. Неизвестно только кто: сын или дочь. Я думал, врачи заранее знают, оказалось, не могут сказать точно.
– Значит, ты женился, Алим!
– Женился. Ты ее знаешь. Гальганой зовут, – сказал Алим и с гордостью добавил: – Как медицинский работник – она военнообязанная. Приходи в гости, жена будет рада.
Айвангу заспешил. Ему вдруг стало неловко. Он сослался на то, что надо готовиться к отъезду. Проходя мимо редактора, он услышал легкий всхрап: Рудин мирно спал за столом, положив рыжую голову на свежие гранки.
Спросив у первого встречного, где живет Раулена, Айвангу прошел в длинный темный коридор. Ощупью он нашел третью дверь от входа и постучал. Ответил знакомый до боли голос. Айвангу пошарил ручку, но дверь сама распахнулась, и в светлом четырехугольнике появилась Раулена. Он не видел ее лица: позади находилось окно, освещенное солнцем.
– Это я, Раулена…
– Айвангу! – с легким трепетом произнесла Раулена и нагнулась к его лицу. – Ты пришел, Айвангу?
Комната была просторная и светлая. Справа стояла широкая кровать с никелированными шарами на спинках, застланная красным ватным одеялом, у окна большой стол, в углу этажерка с книгами. У левой стены – детская кроватка, выкрашенная зеленой масляной краской.
Она приковала взгляд Айвангу, и он долго не мог отвести глаз. И вдруг он услышал слова, которые ударили его, как кэнчик:
– Ты думаешь, он твой сын?
По времени он мог быть и его сыном… Он с надеждой и с немым вопросом посмотрел на Раулену. Перед ним стояла чуть полная, красивая и спокойная женщина.
Раулена смотрела на Айвангу ясными глазами, и только где-то в глубине ее зрачков проглядывалось прежнее, далекое, юное. Она была вся другая, незнакомая, и сердце заболело от сознания того, что красота эта чужая и женщина эта принадлежала другому… А все могло быть иначе…
– Он мой сын? – с надеждой в голосе спросил Айвангу.
Может быть, это то, что вернет ему Раулену, та зыбкая надежда и есть нить, которая потянет все остальное и подарит счастье. Но нить блеснула, как паутинка на солнце, и исчезла.
– Я тоже сначала так думала, – тихо ответила Раулена, – но он родился, и все сказали, что он вылитый Рахтуге.
– Где он? – нетерпеливо спросил Айвангу.
– Рахтуге уехал на материк. Вчера пришла телеграмма, что он добровольцем ушел на фронт.
– Я не о нем спрашиваю, – прервал Айвангу Раулену. – Где мальчик?
– Он гуляет на улице.
Айвангу рванулся из комнаты, но Раулена остановила его, загородив ему дверь.
– Не надо его искать. Лучше уходи. Он не твой сын, и ты ничего не найдешь в нем своего. Уходи, Айвангу… Так будет лучше.
По длинному коридору протопали детские ножки. Айвангу весь напрягся в ожидании… Распахнулась дверь, и круглый, тепло одетый малыш влетел в комнату.
– Мама! – крикнул он по-русски и остановился, прикусив губу, встретив взгляд Айвангу.
Малыш втянул голову в плечи и подался к матери. Но в глазах Айвангу было столько нежности, что мальчик вдруг отпустил материнский подол, сделал шаг навстречу и спросил: