Айвазовский

Андреева Юлия Игоревна

Айвазовского сразу же поразила невероятная синева Неаполитанского залива, напишешь точно скопировав, ну просто капля в каплю это море, так в Петербурге опять придерутся.

А с другой стороны — что поделаешь. Сказано же — как можно ближе к правде.

Они поднимаются на галерею монастыря Сан-Мартино, откуда можно полюбоваться дивным видом на Везувий и залив. Смотрят картины Рафаэля, Тициана, [127] Корреджо, [128] Каналетто, [129] Боттичелли, Беллини. [130] Но самое главное — они непрестанно трудятся, время от времени выезжая из шумного душного города

и дни напролет торча на берегу или рисуя деревенские пейзажи и жанровые сцены из жизни итальянцев. В последнем особенно силен Штернберг.

127

Тициан Вечеллио (1489/90–1576) — итальянский живописец. Глава венецианской школы Высокого и Позднего Возрождения.).

128

Корреджо Антонио да (собственно Антонио Аллегри (около 1489 года, Корреджо, Эмилия — около 5 марта 1534 года, там же) — итальянский живописец периода Высокого Возрождения.

129

Каналь Джованни Антонио, известный также под именем Каналетто (7 октября 1697 года, Венеция — 20 апреля 1768 года, Венеция) — итальянский художник, Глава венецианской школы ведутистов.

130

Беллини Джованни (ок. 1430–1433, Венеция — 1516 года, Венеция) — итальянский художник венецианской школы живописи.

Однажды Айвазовский пошел на залив, как сказал другу, пронаблюдать воду под разным освещением, ушел засветло и не вернулся. Точнее, до залива они прогулялись вдвоем, а там Ованес сел на прибрежный камешек, а Василий отправился в деревню. Штернберг поработал и пообедал в одиночестве, погулял, разминая ноги, снова отправился рисовать, вечером вернулся домой. Айвазовского не было. Настали сумерки, быстро опустилась ночная мгла. Что могло случиться на берегу? Да все, что угодно.

Утром, не обнаружив Айвазовского на месте, Штернберг побежал на берег, где застал приятеля сидящего на том же месте и в той же позе, как он его оставил накануне.

Айвазовский не чувствовал себя уставшим и, похоже, плохо осознавал, что произошло, перед глазами плескалось вечное море, которое изменялось, оставаясь неизменным. Но о чем думал художник, сутки просидевший на берегу? где пребывала при этом его душа? Осталось загадкой.

Он был точно окаменевшим, вспоминал позже В. Штернберг, какое-то время Айвазовский словно не видел ничего вокруг, не узнавал приятеля и был как бы не в себе. Самое странное, что он не мог объяснить, что с ним произошло? Не ведал, что провел на берегу всю ночь, он не желал есть, и Штернберг чуть ли не силой заставил его выпить молока из прихваченной с собой бутылки.

В этой истории было что-то необъяснимо-мистическое, казалось, что не прибеги Штернберг на берег, Айвазовский так и остался бы сидеть, глазея на море, или морские обитатели, загипнотизированные его взглядом, забрали бы его к себе. После этого случая Штернберг принялся тихо опекать своего странного приятеля, то и дело вспоминая, как тот чуть было не оставил его, сгинув где-то на просторах любимого им моря.

Из Неаполя их путь лежал через Сорренто, где они поклонились могиле пейзажиста Сильвестра Щедрина. Айвазовский обожал картины Щедрина, боготворил его, но здесь, в Сорренто, он увидел коленопреклоненных женщин и детей, которые тихо молились на могиле русского художника. Говорили, что после смерти синьор Сильвестро начал исцелять болезни и творить чудеса. Вместе с толпой пришедших помолиться святому Сильвестру, художники поклонились памяти пейзажиста, в первый и последний раз дотронувшись до доски с изображением барельефа самого Щедрина, сидящего с поникшей головой над палитрой и красками.

На берегах Неаполитанского залива Айвазовский писал с натуры виды прибрежных городов и Везузия. [131] В Сорренто он потратил три недели на вид Сорренто. Покинув Сорренто, в маленьком городке Вико Айвазовский по памяти написал две картины — закат и восход солнца.

Глава 13

«.. Дайте мне вашу волшебную воду такою, которая вполне бы передала

Ваш бесподобный талант».

Из письма П. М. Третьякова И. К. Айвазовскому

131

Неаполитанский залив в лунную ночь. Везувий — 1840 год. Холст, масло. 26,8 * 20 см. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург.

В Риме Гоголь жил на улице Феличе, 26 в так называемом квартале художников, снимая комнату у итальянца Челли, по привычке деля жилище с Пановым. Эти двое прекрасно уживались под одной крышей, более чем довольные приятным, ненавязчивым обществом друг друга, плюс квартирной платой.

Сюда же по определенным дням Гоголь и Панов приглашали гостей. Вечер — понятие растяжимое, тем более для артистической братии, но Гоголь ставил непременное условие, что к нему приходят до половины восьмого, так как чаепитие или винопитие обычно сопровождалось интересными рассказами и нередко музыкой или чтением, которые не хотелось прерывать, ухаживая за опоздавшим гостем. Здесь побывали, наверное, все приехавшие из России художники, играл и пел для гостей Глинка, и вот теперь гости с восхищением слушали музыку Айвазовского.

После импровизированного концерта вся компания по традиции отправилась на ночную прогулку по городу. Николай Васильевич обожал Рим, о чем неоднократно писал в своих письмах друзьям: «Когда въехал в Рим, я в первый раз не мог дать себе ясного отчета. Он показался маленьким. Но чем далее, он мне кажется большим и большим, строения огромнее, виды красивее, небо лучше, а картин, развалин и антиков смотреть на всю жизнь станет. Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу — и уж на всю жизнь», — писал он A.C. Данилевскому 15 апреля 1837 года. «Моя портфель с красками готова, с сегодняшнего дня отправляюсь рисовать на весь день, я думаю, в Колисей. Обед возьму в карман. Дни значительно прибавились. Я вчера пробовал рисовать. Краски ложатся сами собою, так что потом дивишься, как удалось подметить и составить такой-то колорит и оттенок», — сообщал он В. А. Жуковскому в феврале 1839 года.

Гоголь прекрасно знал Рим и его экскурсии были необыкновенно интересны и познавательны. Кроме чисто книжных знаний, он отлично ориентировался в городе и мог провести своих гостей такими закоулками и проулками, о которых мало кто догадывался. Писатель умел равным образом находить общий язык как в свете, так и в дешевых остериях, в которых его знали как синьора Николо, интересного собеседника и веселого человека.

«Непременно нужно будет познакомить вас с Волконской. У нее кого только не встретишь. Можно завести массу полезных в будущем знакомств, — доверительным тоном сообщал Николай Васильевич своему новому другу. — Вот сейчас мы как раз выйдем к ее дому», — и он действительно сворачивал к Палаццо Поли, где из окон лилась нежная музыка. Бедный Ованес был так поражен огромным фонтаном Треви, что даже не понял, что стена из статуй, уставленная плошками с зажженным маслом, и искрящаяся в этом свете вода есть не что иное, как часть палаццо загадочной Волконской, салон которой, где бы она не жила — в северной Москве или жарком Риме — вызывал ассоциации с Парнасом, на котором обитали боги.

Когда-нибудь это будет самый большой фонтан в Риме, — продолжил за Гоголя кто-то из попутчиков, толкая плечом Ованеса.

— Правда, он еще не достроен, но уже можно представить, что здесь будет. Никола Сальви соединил фонтан с одной из стен Палаццо Поли, с тем, чтобы его детище смотрелось еще грандиознее. Ну вникни, какой размах! Какой мастер! В России, поди, таких днем с огнем не сыскать».

Какое-то время они стояли молча, слушая музыку и плеск воды.

«Скоро господин Сальви разберется с внутренними трубами, и мы увидим, как вот там и там, — Николай Васильевич показал рукой, — польются струи воды».

Ованес во все глаза смотрел на прекрасный, сделанный в стиле барокко, фонтан, с ужасом для себя осознавая, что когда все остальные разглядывали статуи, он видел воду. Воду, которая забьет из фонтана Треви только в 1762 году.

Первый приезд в Рим буквально поразил Ованеса. «Я видел творения Рафаэля и Микеланджело, видел Колизей, церкви Петра и Павла. Смотря на произведения гениев и громады, чувствуешь свое ничтожество! Здесь день стоит года», — писал он. «…Я, как пчела, сосу мед из цветника, чтобы принести благодарную дань царю и матушке России».