Айвазовский

Андреева Юлия Игоревна

В тот первый вечер у Гоголя Айвазовский снова встретился с таинственным Александром Ивановым. Иванов мог целый день проработать в мастерской, не отвлекаясь даже на то, чтобы утолить жажду глотком воды. Гайвазовский сразу же решил во всем подражать великому художнику, что было при его более чем скромном образе жизни несложно. Что значит отказаться от роскоши для человека, у которого никогда ничего не было? Отказаться от шумных обществ? Но ведь и Иванов бывал у Гоголя, находя беседы с писателем полезными для себя. Иными словами, Айвазовский либо писал в своей мастерской или на природе, либо посещал музеи, изредка обедая в кафе Греко, где можно было поговорить на русском или французском, узнать новости из дома.

Получая письма из Академии с пожеланиями увидеть в его исполнении тот или иной вид, Айвазовский никогда не отказывался выполнять заказы, относясь к ним с понятной серьезностью. Пособие могли и отобрать. При этом академическое начальство особенно настаивало

на том, чтобы на картине присутствовало решительно все, что видят глаза художника.

Меж тем приближалась Римская художественная выставка, на которую Айвазовский предоставил несколько своих выполненных в Италии картин, среди них заказанный Академией «Вид Сорренто», на который он честно убил три недели, а также «Восход» и «Закат», писанных на вдохновении за пару дней. Самое смешное, что зрители толпились именно возле этих не требующих особенного труда картин, равнодушно обходя ту, с которой художник работал в поте лица своего. В чем же дело? И если художник пишет для публики, не является ли суд публики — лучшим и истинно верным? А если пришедшие на выставку люди останавливаются возле картин, написанных по воображению, то возможно, им нужно именно это. Ну кто, к слову, будет считать количество кораблей в порту, тщательно рассматривая береговые укрепления? Возможно, моряки или военные. Специалисты, которым необходимо иметь возможность оценить то или иное место с точки зрения их профессии. Обычным же людям хочется, чтобы при виде произведения искусства душа улетала в волшебную страну, чтобы она воспаряла над буднями, ощущала себя в далекой стране, будь то Италия, Франция или цитадель сна. А в этом случае, если художник напишет картину, которая будет затрагивать сокровенное, кому какая разница — берег ли Феодосии изобразил живописец, или это воды Сицилии? Рассматривающий пейзаж зритель невольно погружается в него, ощущая себя в волшебной сказке, а не в каком-то определенном месте на земле.

Теперь он начинает уделять большее внимание настроению, присутствующему в картине, стараясь живо передать свое ощущение. И какая разница, кипарис или тополь торчат рядом с изящным палаццо, в этом месте понадобилась более темная краска, вот он и явил миру свечку кипариса. Кто пойдет считать эти самые платаны, кипарисы, сосны, проверять, так ли лежат древние камни? Вздор!

Сюжет картины часто рождался как синтез сразу нескольких узнаваемых видов, которые рифмовались между собой, как складываются стихотворные строчки, главное, чтобы перед глазами стоял образ будущего произведения и ничто не отвлекало взгляд. Айвазовский требует, чтобы стены его мастерской были идеально белыми, на них ни картины, ни малейшего эскиза. Пустота, и из пустоты начинает возникать волшебство, льются небесные воды, синева стекает на палитру, небесное смешивается с земным, чтобы перетечь в свою очередь на холст. В пустоте рождается чудо. Новая сказка замечательного мастера.

Теперь, когда цель ясна и техника исполнения понятна, он больше не будет рабски копировать живую изменяющуюся натуру, все равно получается бесполезно и безжизненно. Он пишет с восторгом и вдохновением, не мучается, а радуется, пританцовывая перед своим детищем и подпрыгивая, дотягиваясь быстрыми касаниями кисти до намалеванного им же неба. Маленькие картины — два, максимум три восхитительных дня, большие — дольше.

К очередной Римской выставке Айвазовский написал тринадцать больших картин и огромное количество миниатюр. «Неаполитанская ночь [132] », «Буря», «Хаос» [133] —сразу же сделали его знаменитым. О нем писали во всех газетах, с ним рвались знакомиться римские знаменитости. Его то и дело останавливали на улице, ждали в кафе Греко, где он полюбил бывать, в дверь его ранее такой тихой и покойной мастерской то и дело стучались желающие увидеть знаменитого живописца лично журналисты, заказчики и простые римляне.

132

Скорее всего, имеется в виду картина «Неаполитанский залив в лунную ночь». 1842 г. Бумага, масло. 92 * 141 см. Находится в картинной галереи города Феодосия.

133

Хаос. Сотворение мира. 1841 г. Бумага, масло. 73 х1 08 см. Музей армянской конгрегации Мхитаристов. Остров Св. Лазаря (Венеция.

Но что началось, когда вдруг Рим облетела новость, будто бы сам папа Григорий XVI [134] вознамерился приобрести картину Айвазовского «Хаос» для картинной галереи Ватикана! Это был уже не просто успех молодого художника — это была гарантированная мировая слава. Так как общеизвестно, что понтифик покупает картины только у крупнейших художников мира!

В. Н. Пилипенко в своей книге «Иван Константинович Айвазовский», вышедшей в издательстве Художник РСФСР (Ленинград),

серия «РусскиеживописцыXIXвека», 1991, описывает этот эпизод жизни нашего героя, сообщая, что узнав об этом, Айвазовский принял правильное решение и не продал, а подарил папе приглянувшийся ему «Хаос», за что папа наградил его золотой медалью.

134

Григорий XVI в миру Бартоломео Альберто Капеллари, 8 сентября 1765 года, Беллуно, Италия — 1 июня 1846 года, Рим) — Папа Римский со 2 февраля 1831 по 1 июня 1846 г.

«Исполать тебе, Ваня! Пришел ты, маленький человек, с берегов далекой Невы в Рим и сразу поднял хаос в Ватикане», — написал Айвазовскому Николай Васильевич Гоголь. А Александр Иванов отечески похлопал Ованеса по плечу, шепнув в красное от похвал и смущения лицо: «Приходи завтра ко мне в мастерскую. Поговорим об искусстве».

Это была еще одна ступень признания — оказаться в святая святых Иванова, об этом если кому и сказать, не поверят. Гайвазовский еще более смутился, все знали, что Александр Андреевич терпеть не мог торопливости в работе и часто журил Ованеса за то, что тот слишком быстро оставляет свои полотна, не дорабатывая их. И тут вдруг такое!.. Столько счастья сразу.

Айвазовский посмотрел на сидящих рядом друзей: Штернберг и новый приятель Векки — римлянин и страстный поклонник маринистов, все видели и слышали!

Вообще от Векки, наверное, было бы разумнее держаться подальше, в воздухе и так витали революционные настроения, а Векки еще и открыто высказывал свои антиправительственные мысли, не опасаясь доносчиков и полиции. Позже Векки примкнет к Гарибальди, [135] сделавшись его адьютантом.

Векки был выходцем из Неаполя, его, собственно, потому и привлекли картины Айвазовского, что в них он обнаружил родные места. Потом, как-то общаясь с художниками, узнал, где проживает и работает русский маринист, зашел, прихватив с собой вина и какие-то заедки, неожиданно попал как раз в то время, когда Ованес сделал перерыв в работе и был не против поболтать. Вот так, слово за слово, и подружились. Теперь Векки таскался за Айвазовским и Штернбергом, проникся уважением и любовью к Гоголю, который воистину знал Рим многим лучше, чем римляне. Пообщавшись некоторое время с Айвазовским, Векки написал восторженную статью о художнике, больше похожую на стихотворение в прозе, которую напечатали в одной из газет.

135

Гарибальди Джузеппе (1807–1883) итальянский политический деятель, служил в сардинском флоте, за участие в тайном сообществе 1884 г. приговорен к казни, бежал в 1836–1848 гг. принимал участие в войнах южно-америк. республик…

«…Пользуясь дружбой Гайвазовского, я посетил его мастерскую, которую, менее, нежели в месяц, он обогатил пятью картинами. Вдохновенный прелестным цветом нашего неба и нашего моря, он в каждом взмахе своей кисти обличает свой восторг и свое очарование. Игра лунного света, в котором он захотел изобразить Неаполь ночью, полна истины и блеска и приводит в такой восторг, что наблюдатель, очарованный волшебными переливами красок, среди бела дня переносится как бы в ночь, смотря, как луна светит на горизонте и, придавая особый оттенок предметам, блещет на полосе озаряемого ею моря…

Если бы не препятствовали мне условия этого журнала, я желал бы поговорить подробнее о прелести этих картин, теперь же ограничиваюсь повторением тысячи искренних похвал даровитому творцу их, который так полно соответствует искусством своей кисти и пылким гением своим — надежде, внушенной им художеству и своим соотечественникам». (Газета «Одесский вестник» К. А. Векки о картинах Айвазовского.)

Ованес был благодарен своему новому приятелю, но вот только как тот ни просил провести его тишком к знаменитому Иванову, не решился на сей подвиг. Сам каким-то чудом попал, так не будет враз все портить, а то, глядишь, и Векки и его взашей, а потом извиняйся перед Александром Андреевичем, да только тот, говорят, злопамятен и гневлив не в меру.

Мастерская Иванова была заставлена и завешена этюдами, набросками, картонками с написанными мелом и углем фигурами. Иванов напряженно искал и, по всей видимости, уже начал что-то нащупывать, картина жила в его голове, тем не менее конца-края этой титанической работы пока еще не было видно. Шесть лет напряженного труда и… а ведь если Иванов завтра умрет от недоедания или какой-нибудь болезни? Что останется тогда от него? Чертовски мало!

С удивлением для себя Ованес вдруг осознал, что Александр Андреевич больше мучается, нежели радуется, что его картина идет через внутреннюю боль и чудовищное напряжение, усугубляющееся еще и тем, что детально копируя выбранный им берег, срисовывая каждый камень, каждый кустарник, он делал это в Италии, а не в Палестине. Иванов колесил по всей стране, выискивая определенные типы людей, которых он приглашал позировать для своей картины. Адова работа!