Аз буки ведал
Шрифт:
Из-под бровей, как из-за засады, он одновременно проследил, как Глеб медленно, не разжимая зубов, выцедил теплую пахучую жижу и как одним движением кадыка жадно глотнул свои полстакана молодой. Потом принял сам и раздал закуску. Теплое сало никак не откусывалось. Уже не спрашивая разрешения, налил по второму разу:
– Будьте здоровы!
Пауза. Глеб сверхусилием заставил себя сделать еще один глоток. Желудок замкнулся и отраву из пищевода в себя не пропускал. Но нужно было терпеть, терпеть, чтобы понять, для чего сюда прилетел этот гриф и неужели он, Глеб, теперь уже настолько падаль,
– А ты чего не допил? Нет, так дело не пойдет! Тут явное неуважение к народу! Пей! Мы люди, конечно, простые, без особых образований, но тоже почет любим.
– Да я правду вам говорю: я уже несколько лет не пил.
– Лечился, что ли?
– Можно сказать. Это не гордость, а моя неполноценность, если хотите.
– Тогда уж хоть это допей. Тогда простим. А?
Бывалый подмигнул Глебу, налил себе и молодому уже по полному стакану. "Простим" - это было ключом всей беседы. "Простим" - значит, уже держим. Выйти бы в туалет, но нельзя оставить плащ и пиджак на "прошарку": молодой бы не тронул, но он как кролик перед "дядей Давидом", тем более у того в руках бутылка. Что ж, нужно дотерпеть до окончания застолья.
Проводники снова выпили и стали серьезно закусывать. Давид Петрович ухмыльнулся в его сторону и склонился к Глебу:
– Мы люди простые.
– Я уже понял.
– Тогда и далее понимай. Тебя на вокзале ограбили? В Новосибирске? А почему ты там заявление не подал? Почему в поезд сел?
– Так ты сам все знаешь: я же транзитный. Что бы я там делал? Да еще бы и ваш поезд с моими вещами ушел.
– Это верно. Но и мы тебя без документов брать не должны.
– ...И что теперь из этого всего следует?
– А следует из этого, что по всем правилам и законам демократической России мы обязаны сдать тебя, понимаешь, на ближайшей станции.
– Но вы этого не сделаете.
– Не сделаем. Наверное.
– А почему не наверняка?
– А "наверняка" дорого стоит.
У Глеба в ситуациях, подобных этой, где-то от затылка начинала закручиваться и медленно расползаться не то чтобы боль, а какая-то ноющая мелодия. Мысли при ее появлении испуганно затихали, голова становилась звонко пустой, и в этой тишине мелодия свивалась спиралью и пружинно ощупывала тело изнутри, ища выхода спрессованному до боли гневу.
– Говори.
– Ты пойми, мы же рискуем. Я, положим, всегда вывернусь, а он? Его-то выпрут по тридцать третьей. И то, если ты с законом в ладах. В ладах? А? Это не наше, конечно, собачье дело... Короче, по сотне надо.
Нужно было сдержаться. Пружинка изнутри ударила по глазам - под потолком заплясали цветные пятна. Сдержаться. Стерпеть. Но от напряжения, боясь, что уже не вынесет пытки, Глеб дал маху:
– Сотне чего?
Давид Петрович среагировал мгновенно:
– Как? Долларов, конечно. Их, проклятых.
– Хорошо. По факту.
– Да ты что?! Так дела не делают. Сейчас давай, а то убежишь еще чего. Сам знаешь, как бывает... А вдруг жадность заест? И рискнуть захочется.
В купе быстро смеркалось, за окном проползал совершенно однотонный на тысячи километров, равнинный западносибирский
– Я тоже трус: деньги отдам, а вы меня сдадите.
– Да ты что? Нет, мы на такое не пойдем. Тут доверять можно.
– Я уже это понял. Дай руку!
Молодой от неожиданности протянул ладонь. Глеб защелкнул на его запястье браслет.
– Эти часы как раз двести баксов стоят. Что "нет"?! Или ты хочешь, чтобы я при тебе деньги доставал? На выходе - я вам деньги, а вы мне часы. Все. Расходимся. Спасибо за компанию. Как ты говорил? О снятии стресса? Заботливый.
Не готовый к такой скорости ответа бывалый тоже встал. Хотел что-то сказать, но передумал. Очень медленно и картинно зачехлил нож, спрятал. Завернул в газету остатки хлеба и нетронутый перчик, положил все в портфель. Потом нахлобучил фуражку и, прихватив левой рукой вторую недопитую бутылку, пошел бочком на выход. За ним, съежившись, выскользнул было и молодой, но, еще не задвинув дверь, вернулся и забрал со стола оставшуюся пустую.
Глеб сжал до побеления пальцы, несколько раз ударился затылком в стену. "Твари!" А он-то купился на малого! Вот тебе и сочувствие. Но каково унижение - это там, в Москве, ты "кто-то", и с тобой профессура всегда только за руку здоровается, и ребята из бывшего рижского ОМОНа лишь за один косой взгляд в твою сторону враз на уши поставят. И любого гостя в любой день ты можешь в Большой провести.... А здесь умыли. Да как лихо-то умыли: со страху еще и этого дерьма вдоволь нахлебался. В самом прямом смысле...
Глеб встал, дернул ручку и выглянул. Вдоль по пустому коридору прибывшая за это время вода уже ходила длинными волнами, периодически глухо хлопала незакрепленная дверь тамбура, но сквозняк не проветривал. Бессмысленно поглядев в наступающую от окон темноту, он вдруг почувствовал, как у него за сегодняшний день устало все тело: ноги, спина, плечи и шея просто вопили об отдыхе. Задвинул засов, сдернул сверху сырой матрас, застелил плащом и лег. "Твари!.."
В Бийск поезд почти не опоздал, полчаса от расписания - это не в счет. Но в эти полчаса произошло маленькое чудо: в купе робко постучали, вскочивший Глеб даже не сразу сообразил, где находится. Стук повторился, и в отворяющего Глеба уткнулся Молодой. Проводник быстро задвинул за собой дверь и быстро почти зашептал:
– Вы вставайте, скоро будет Бийск! Вот ваши часики. Красивые, а под водой они правда ходят? Вы сейчас же берите вещи, ну и идите в самое начало состава, а то в одиннадцатом вас Давид ждет! А я ему скажу, что, мол, еще ночью сбег. Пусть поорет. С перрона - махом в ментовку. Там ищите капитана Котова. Старшего следователя. Это мой дядька, ну, двоюродный. Ему скажите, что документы украли в поезде, в моем вагоне. Он тоже поорет, но мне-то лепить ничего не станет! Давайте скоренько!
– А деньги?