Шрифт:
Василий Дворцов
Аз буки ведал...
Василий Владимирович Дворцов родился в 1960 году в Томске. После окончания новосибирского художественного училища работал художником-постановщиком в различных театрах страны, участвовал во всесоюзных, российских и зональных выставках. С 1982 года и поныне реставратор и художник Русской Православной Церкви. Печатается в журналах "Сибирские огни" и "Горница". В 1998 году вышла книга стихов "На крестах дорог", в 2000 - драматургический сборник "Пьесы воскресного театра". Живет в Новосибирске.
В журнале "Москва" печатается впервые.
Все истории на земле начинаются одинаково:
"И был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел и сатана. И сказал Господь сатане: откуда ты пришел? И отвечал сатана Господу и сказал: я ходил по земле и обошел ее. И сказал Господь сатане: обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый,
А далее все истории уже ничем не похожи друг на друга.
Глава первая
Все началось с черной кошки.
Кошка, грязная и худая, с провисшей спиной, переходила ему дорогу медленно и уверенно, чуть нервно подергивая своим тощим, с белым кончиком хвостом. Совершенно черная, только вот с этим весьма условно белым кончиком, она хитро смотрела Глебу прямо в глаза, и ее наглая рожица беспризорника лучилась удовольствием. Между перроном и железными воротами багажного склада больше не было ни души. Видимо, она долго и терпеливо дожидалась своей жертвы и теперь уже на полную катушку наслаждалась собственным могуществом. Да, Глеб был уловлен как мальчишка - на мокром асфальте ничего, кроме мятых бумажных стаканчиков и окурков, а в кармане только мелочь и ключи от квартиры, в которую ему больше нельзя возвращаться.
С самым грозным видом он пошел левее, пытаясь оттеснить мерзкое животное и проскочить по краю платформы, но обоим было понятно, что не успевает. Кошка в ответ на изменение его траектории лишь сильнее дернула хвостом и демонстративно отвернулась, только чуть-чуть отведенным ухом контролируя ситуацию. "Вот же тварь!" Глеб поперхнулся от такого унижения и громко затопал на месте. Ага! Она все же не выдержала и оглянулась. За долю секунды оценив степень риска и собственной безнаказанности, вдруг зло зашипела, широко открыв такой алый на черном рот. "Тварь!" - ключи резко ударили в асфальт перед самой мордой и рикошетом отлетели в темноту за край перрона. Кошка дрогнула, но не уступила и прошмыгнула остаток пути мелкими ускоренными шажками, слегка прижавшись к земле. И спрыгнула в темноту вслед за ключами.
Поезд стоял пять минут. Купив у тут же курящих ушлых мальчишек пару жетонов, Глеб, неудобно придерживая левой рукой записную книжку, в свете синего неонового фонаря терпеливо набирал длиннющий номер. В запасе оставалось три минуты - две на разговор, одна - на возвращение в вагон. Пауза, соединение, длинные гудки. "Скорее, ну скорее же, старичок, скорей же!" В далеком еще Красноярске сняли трубку: "Але, кто это?"- раздался тяжелый, медлительный голос Володиной мамы. "Евгения Корниловна, здравствуйте! Это вас беспокоит Глеб из Москвы. Володю можно услышать?" спросил он, обреченно ожидая, что она начнет долго выяснять, какой именно Глеб и из какой Москвы. Не тот ли, что гостил у них три года назад, не тот ли, что забыл синюю порванную джинсовую куртку, а она ее заштопала, и не тот ли... Но на том конце провода была тишина. "Это я - Глеб", - по инерции снова повторил он и вдруг услышал даже не плач, а тихий-тихий вой. Там, за тысячи километров, возле трубки тонко скулила седая грузная женщина с навсегда уже отекшим мертвенно-неподвижным лицом. Глеб вот так ее и увидел: по-ночному в стареньком, неопрятном халате поверх длинной, в мелкий блеклый цветочек ночной рубахи, не скрывающей старушечьи синие венозные ноги. Володя был у нее очень поздним ребенком, единственным и деспотично любимым. "Глеб, - так не по-своему быстро зашептала Евгения Корниловна, - ты где? В Москве? А Володенька-то мой пропал! Пропал! Уже неделю как ушел из дома и вот... нет... А в милиции не берутся искать. Прячутся от меня, Глеб. Ты мне подскажи: куда мне идти теперь?.. Куда, Глебушка?.. А?" В трубке вдруг коротко запищало, и связь прекратилась: он забыл бросить второй жетон! Времени еще раз набирать Красноярск уже не было, не было теперь и смысла туда ехать. Если добрались до безобидного Володи, уж Глеба-то там ждут просто с нетерпением... Бегом возвращаясь в свой вагон, Глеб краем глаза отметил что-то осторожно слизывающую у освещенной боковой двери вокзала проклятую черную тварь и едва переборол желание свести с ней счеты...
Очень положительная, опрятного вида проводница вслед за ним тут же с лязгом опустила перекрытие ступенек и, еще раз выглянув на ночной мокрый перрон отстающего от них уральского города, с силой хлопнула тяжеленной дверью: "Все, граждане пассажиры, теперь до утра без остановок. Можно спать". Она с головы до ног многозначительно осмотрела не курящего, но и не уходящего из тамбура, набирающего свои грохочущие и скрежещущие децибелы тамбура, еще достаточно молодого, но уже чуток полнеющего, в расстегнутом дорогом длинном плаще и темно-сером костюме человека. Тот кивнул стриженой головой и покорно вошел за ней в едва подсвеченный коридор. Заходить в душное от липкой густоты запахов чужих сонных людей купе не хотелось. Лучше
Почти упираясь лбом, он смотрел во вздрагивающее окно. В черном, с косыми водяными разводами стекле с ускорением двигались вокзальные службы, домики, будки, замершие на запасных путях электрички, потом коротко засиял автомобильный переезд, мелькнул светофор, и вот на него в упор уставился слегка двоящийся портрет весьма понурого, черноволосого, круглоголового и круглолицего тридцатипятилетнего мужчины. Это был как раз тот самый, столь ему необходимый сейчас собеседник, которому только и можно было доверить свою растерянность. А растеряться от такого очень даже просто: отъехав от родного дома на две с лишним тысячи километров, ему представилась возможность узнать, что теперь дальше двигаться вроде и некуда. То есть, конечно, можно вернуться и из Москвы опять начать свое бегство заново, но... На самом-то деле запасных вариантов и там уже не оставалось: три дня назад были обговорены окончательные маршруты разъездов, чтобы даже случайно не пересечься и не напрячь зря тех людей, которые и так уже, вполне осознавая риск, предложили им помочь укрыться в глубинках бывшей Российской империи. Нет, ему нужно выпутываться самому - и здесь, и, главное, быстро... Быстро, ибо литерный поезд, набрав положенную расписанием скорость, словно гигантский рубанок с бритвенно острым лезвием, врезался в невидимые пока просторы великого евразийского материка навстречу обязательно восходящему там солнцу. Позади оставался ровный гладкий след отсутствия всяких следов, а впереди было тревожно-шершаво...
Решение созрело на подступах к Новосибирску: теперь курс менялся на девяносто градусов на юг - на Алтай. Алтай... Утреннее солнце еще томилось где-то за серой промозглостью облаков, но дождь прекратился. Из купе вышел заспанный, с помятой розовой щекой, толстый и лысый сосед. Дежурно улыбнувшись, он протиснулся мимо со своей большой красной мыльницей и с вафельным казенным полотенцем под мышкой и, покачиваясь не в такт движениям вагона, направился в сторону туалета. "Да, решено: сходим в Новосибирске". Надо бы тоже и умыться, и побриться. Заглянув в купе, он осторожно, дабы не разбудить еще сладко спавших там на нижних полках жену и дочку вставшего толстяка, взобрался по ступенькам и потянул свой чемодан из ниши над дверьми. Тихо-тихо спустился вниз, не дыша поставил его на пол, выпрямился и увидел в зеркале строгий взгляд шестилетней девочки. Глеб приложил палец к губам - ребенок не улыбнулся. Подмигнул - никакой реакции. Какой, однако, умный ребенок, какой бдительный: Глебу все же пришлось повернуться, чтобы показать взятый именно свой, а не их чемодан. Только увидев темно-серую коробку матовой немецкой пластмассы, девочка глубоко вздохнула и удовлетворенно закрыла глаза... Бай, еще пока бай, малышка...
Состав прибыл на первый путь. Огромное, пышное, темно-зеленое, с белыми арочными разводами здание новосибирского вокзала возвышалось над прибывающими и убывающими человекопотоками с олимпийским величием. С истинно сталинским определением масштаба отношений между государством грядущей вечности и его преходящими гражданами. От такого печального осознания своей мелкоты Глеб сразу продрог, несмотря на еще достаточно летнее, хоть и дождливовато пасмурное утро самого конца августа... Табло расписания движений поездов было старое, советское, с ходу ничего и не разберешь. В такой неразберихе вокруг неплохо питались карманники. Зажав свой соблазнительный чемодан ногами и сунув руки в карманы, Глеб медленно читал строку за строкой: от фирменных и скорых до тормозящих у каждого столба "мотаней". На Бийск шел именно "мотаня". Пару раз его как бы случайно толкали, но документы были во внутреннем кармане пиджака, а расходные деньги просто зажаты в кулаке. Оставалось взять билет и проболтаться целых шесть часов.
В Новосибирске жили где-то и когда-то знакомые, то есть люди, с которыми они встречались и в Москве, и в иных весях. Но нужно было еще хоть немного побыть в себе. Володя, Володя... Что же там могло произойти? Красноярск - это же так далеко от всех столичных событий. Великий, бескрайний край, это страна в стране. Не мог Глеб принести туда беду, нет, не мог. Москва всегда вращается по собственной орбите, никак не соприкасаясь даже с ближним Зарайском, не говоря о том, что дальше Перми... Не настолько же Юрий долгорук. Иначе был ли смысл в открытии Ермаком Сибири... Что-то в Красноярске произошло само по себе... Что там? Химия? Оружие? Или наркота. В лучшем случае, проданная под видом цветных металлов Родина... История высветит. Но все одно жаль парня... не то слово, как его, свинью такую, жаль, если что-то серьезное. И мать... И ничем сейчас не поможешь... Потому как сам в полном отстойнике. В полном. Теперь только остается надеяться на чудо. Которое иногда все же случается... Иногда... А ведь столько ими было по молодости завязано и накручено! Да и потом тоже, именно Володя, как мало кто из провинциалов, не потерялся сразу же по окончании учебы. Они с ним умудрялись видеться вполне периодично, хоть и не профессионально, больше по балдежу... Универ сдружил их впятером с первых дней, и все пять лет они были не разлей вода, и пять лет "мой дом - твой дом". Да, а теперь... теперь расклад получился таким: двое ищут счастье в Америке, один пророс в "эшелоны власти", один отныне в бегах по железным дорогам Родины, а... "Д" вот совсем пропало...