Азбука
Шрифт:
Я преувеличиваю мое невежество в области экономики. На самом деле мне пришлось рано познакомиться с ней отнюдь не с теоретической стороны — в виде недостатка денег. А уже в двадцать лет я открыл ее зловещую силу, которая, подобно силе фатума, правит судьбами людей вопреки их желанию и воле. Американская Великая депрессия 1929 года выгнала на улицу из шахт и фабрик Франции польских рабочих-эмигрантов, и в свой первый приезд туда я двигался в их толпе. В Германии кризис, лишив работы миллионы людей, подготовил их к голосованию за Гитлера. Насколько хрупок общественный организм, насколько легко нарушить его работу, я научился чувствовать в Америке, где, по крайней мере со времен внезапного краха рынка в 1929 году, люди живут как в Калифорнии с землетрясениями: это может случиться в любой момент. Нет никакой уверенности в том, что намерения и планы на следующий год внезапно не сорвутся. Поэтому нет ничего удивительного в том, что наука (или искусство?) экономика, пытающаяся прежде всего предсказывать катастрофы, высоко ценится, а иногда
Живя во времени, мы подчиняемся его закону, согласно которому ничто не вечно, всё проходит. Уходят люди, животные, деревья, пейзажи, но, как знает каждый, кто живет достаточно долго, стирается и память о наших предшественниках. Ее хранят лишь немногие — ближайшие родственники, друзья, — но даже в их сознании лица, жесты, слова постепенно изглаживаются, чтобы наконец окончательно исчезнуть, когда не станет носителей свидетельства.
Общая для всего человечества вера в загробную жизнь проводит линию, разделяющую два мира. Связь между ними затруднена. Орфей должен согласиться на определенные условия, прежде чем ему разрешат спуститься в царство Аида в поисках Эвридики. Эней проникает туда благодаря колдовству. Жители Ада, Чистилища и Рая у Данте не покидают своих потусторонних обителей, чтобы рассказать живым о своей судьбе. Чтобы узнать, что с ними происходит, поэт должен сам посетить мир иной под предводительством Вергилия — духа, ибо на земле он давно умер, а затем жительницы небес Беатриче.
Да, но линия, разделяющая два мира, вовсе не такая уж четкая у народов, исповедующих анимизм, то есть верящих в заботливое присутствие умерших предков, которые находятся где-то рядом с домом или деревней, хотя их и не видно. В протестантском христианстве для них нет места, и никто не обращается к умершим с просьбой о заступничестве. Однако католичество, которое призывает верить в общение святых и провозглашает все новых людей святыми и блаженными, полагает, что эти добрые духи не отделены от живых непреодолимой границей. Поэтому польские Задушки [493] — великий ритуал общения, — хотя и восходят к далеким временам языческого анимизма, получили благословение Церкви.
493
Задушки — польское название Дня поминовения усопших, отмечаемого в Католической церкви 2 ноября.
Мицкевич верил в духов. Правда, в ранней юности он был вольтерьянцем и будто бы смеялся над ними, но в то же время, даже переводя «Жанну д’Арк» [494] Вольтера, выбрал сцену изнасилования Жанны и адских мук виновников этого деяния. А уж «Баллады» и «Дзяды» [495] могли бы стать настоящим учебником по духоведению. Да и впоследствии разве не советовал он действовать при жизни, ибо «духу очень трудно действовать без тела»? Не говоря уже о буквально истолкованных им рассказах о переселении душ в животных в наказание, что он, видимо, почерпнул из народных верований или из веры каббалистов в реинкарнацию.
494
Автор имеет в виду сатирическую поэму Вольтера «Орлеанская девственница».
495
Дзяды — Деды (белор.), поминальные дни у белорусов и некоторых соседних народов, когда, согласно верованиям, души предков приходят в дома на специальный торжественный ужин.
Обряд Дзядов, заимствованный из Белоруссии, особенно сильно свидетельствует о взаимозависимости живых и умерших, ведь живые призывают духов, предлагая им самую земную вещь — пищу. В «Дзядах» Мицкевича, и не только в них, два мира взаимопроницаемы — в них нет ничего общего с бесповоротностью царства Аида.
Люди один за другим уходят, оставляя нас с вопросом, существуют ли они дальше, а если да, то как. Это означает, что пространство религии соседствует с пространством истории, понимаемой как цивилизационная преемственность. Например, история того или иного языка представляется как страна, где мы встречаемся с нашими предшественниками — теми, кто писал на нашем языке сто или пятьсот лет назад. Поэт Иосиф Бродский даже говорил, что пишет не для потомков, но чтобы угодить теням своих поэтических предков. Может быть, литературные занятия — это не что иное, как постоянное совершение обряда Дзядов, призывание духов в надежде, что они на мгновение обретут тело.
Некоторые имена в польской литературе я вижу отчетливо, ибо отчетливо прослеживается влияние их трудов, другие — хуже, третьи вовсе не хотят появляться. Но ведь я занимаюсь не только литературой. Мое время, двадцатый век, обступает меня множеством голосов и лиц людей, которые жили, с которыми я был знаком или слышал о них, а теперь их нет. Иногда они чем-то прославились, попали в энциклопедии, однако забытых больше, и они могут лишь воспользоваться мною, пульсированием моей крови,
Работая над «Азбукой», я иногда думал, что при описании каждого персонажа следовало бы глубже вникнуть в его жизнь и судьбу, вместо того чтобы ограничиваться самыми поверхностными сведениями. Мои герои появляются в мгновенной вспышке, часто в одной не слишком важной подробности, но они должны довольствоваться этим, ибо лучше хотя бы так вырваться из забвения. Впрочем, возможно, моя «Азбука» написана «вместо» — вместо романа, вместо эссе о двадцатом веке, вместо воспоминаний. Каждый из упомянутых в ней людей приводит в движение целую сеть взаимосвязей и взаимозависимостей, собранных воедино датами моего столетия. В конечном счете я не жалею, что как бы нехотя бросал имена и фамилии и возводил немногословность в ранг добродетели.
Комментарии
Послесловие
Мир в алфавитном порядке
Словарь — книга, которая, требуя мало времени каждый день, забирает много времени за годы. Такую трату не следует недооценивать.
«Abecadlo» («Азбука») — один из поздних текстов Чеслава Милоша — создан в форме энциклопедического словаря. В сделанном по прошествии ряда лет предисловии Милош отмечает: «„Азбука“ создавалась вместо романа или на грани романа, в духе моих постоянных поисков „формы более емкой“. Мне подумалось: почему бы не испробовать форму, к которой я до сих пор не обращался? Она дает свободу, ибо не гонится за красивостью, но фиксирует факты».
Милош — человек формы, один из немногих, кто остро ощущал парадоксальность отношений языка и текста с миром. «Поэзия есть страстная погоня за действительностью» [496] и процесс «заключения» мира в слова всегда связан с выбором формы, способной вместить в себя многоплановость и многообразие бытия. Однако никакая форма, как и сам язык, не соразмерна реальности. Литература создает иллюзию зеркала, и реализм в литературе — это всегда «как будто» реализм. Все попытки сказать то, что действительно значимо и не расходится с тем, каков мир «на самом деле», завершаются одним и тем же: вновь и вновь язык и культура возвращают поэта, словно отбившуюся от стада овцу, в пространство выработанных ими литературных форм и конвенций [497] . В «Нортоновских лекциях» Милош в этом контексте отмечает: каждая жанрово-композиционная форма в культуре обладает собственным бытием — подобно грамматическим структурам языков, она априорно содержит в себе «серии предписаний», и это становится препятствием на пути «достижения словом мира». Поэзия, подобно птице, бьется о стекло языка.
496
Milosz Cz. The Witness of Poetry: The Charles Eliot Norton lectures 1981–1982. Harvard University Press, 1983. P. 66.
497
Cm.: Milosz Cz. Jasno'sci promieniste i inne wiersze. Warszawa: Zeszyty literackie. 2005, nr 5. P. 11.
На протяжении всей творческой жизни Милош пытался создать литературную форму, способную вобрать в себя жизнь, время и сознание. Она должна пребывать в пограничье между жанрами и способами речи, между поэзией и прозой, вне выработанных историей культуры конвенций. Отсюда и ее авторское определение: forma bardziej pojemna — форма, способная «вместить» в себя более, нежели другие. Парадоксальная целостность текстов позднего Милоша [498] создается в сопряжении поэзии, эссеистики, отдельных замечаний и фрагментарных размышлений (Милош именует их noty), выписок из книг других авторов в форме «замечаний на полях прочитанных книг», пунктирно намеченных, но еще не написанных текстов («тем, отданных другим авторам»). О последних в «Придорожной собачонке» Милош говорит так: проще всего подумать, что я отдаю свои темы другим, потому что я стар и не сумею ими воспользоваться. Однако этот простой ответ стоит дополнить. «Мои темы пригодятся тем, кто устал от исповедальной литературы, широко разливающегося потока сознания, бесформенности повествования о себе» [499] .
498
Среди этих текстов: «Придорожная собачонка» (Piesek przydrozny) и еще ждущие своих переводчиков «Wypisy z ksiag uzytecznych» («Выписки из нужных и полезных книг»), «Ogr'od nauk» («Сад наук»), «Ziemia Urlo» («Земля Ульро»), «О podr'ozach w czasie» («О путешествиях во времени»).
499
Милош Ч. Придорожная собачонка: Эссе / Пер. с польск. В. Кулагиной-Ярцевой. М.: Изд-во Независимая Газета, 2002. С. 178.