Азбука
Шрифт:
Эфемерность (Znikanie) — идея, которая, как считал Милош, предопределила философию его творчества. Вещи и люди переходят за невидимую линию, разделяющую два мира («ziemskie i pozaziemskie»). Все подвластно закону, по которому ничто не остается, но все уходит. Единственный способ остановить уход мира — зафиксировать прошлое в знаках. Мой текст об ушедших, — пишет Милош, — это возможность обеспечить Присутствие неприсутствующего («Obecna nieobecno's'c»).
К понятию Anus mundi Милош особенно часто обращался в последние годы жизни («Ужас — вот правда мира живых существ, цивилизация же пытается скрыть эту правду»). Он задается вопросом, почему жизнь отрицательно относится к смерти. Тело, покуда может, противопоставляет ей тепло циркулирующей крови и биение сердца.
Роль локусов выполняли для Милоша даже отдельные книги, которые, как он пишет, делают нас «многомерным существом» («istota wielowymiarowa»), подобным многоэтажному зданию (в этом смысле употребляется определение «budujace lektury»). Так, романы Достоевского актуализировали и укрепляли интуитивное ощущение того, что спокойная и твердая Вера в Бога недостижима. Балансирование между верой и неверием, эрозия веры, необходимость сомнения заложены в самой природе человека: сопряжением тела и души, жизни и ухода в вечность. Твердая вера, считает Милош, редкий дар. Да и истинно ли верит тот, кто не сомневается?
Само пространство культуры становится домом того, кто мысль и возможные миры литературы считает не менее реальными, чем мир физических форм: «Я был жителем идеальной страны <…>. Она была соткана из старых переводов Библии, церковных песен, Кохановского, Мицкевича, из современной мне поэзии».
Алфавитный порядок — лишь внешняя, формальная организация «Азбуки». Разнесение текстов по тематическим парадигмам — организация, «навязанная» исследователем. Наше сознание использует иную, единственно верную идею упорядочивания любого рода действительности — ассоциации [512] . «Азбука» и существует в виде семантической сети текстов. Внутренними ссылками в словаре создаются «узлы», позволяющие переходить от одного концептуального представления к другому. Не случайно первая статья носит название «А все-таки» («А przecie»). Все-таки — не вводное слово, а оператор ассоциативного мышления: думаешь о себе и в каждую минуту ищешь связь с собой давним, с детством или с теми, кто тебя окружает. Каждое воспоминание мгновенно рождает сеть переходов к другим воспоминаниям. Любые попытки линейной организации мысли сразу же прерываются помысленным по аналогии этим самым «а кстати». Ассоциации дают возможность «пересекать» разноуровневые пространства мысли. Одновременно, отмечает Милош, они позволяют выйти за границы «стадного мышления», которое в нашем столетии известно под именем «политкорректность».
512
См.: Milosz Cz. Ogr'od nauk. Paryz: Instytut Literacki, 1979. S. 36.
Будучи формально словарем, «Азбука» актуализирует модель семиозиса (семиосферы) — пространства пересечения языков и текстов культуры. Ее семантическая структура выстраивается бинарными оппозициями, создающими границы авторской мысли. Среди основных оппозиций книги: вера — неверие, анонимность — авторство, исчезновение — зафиксированность. При этом мысль остается подвижной структурой, в которой семантический центр и периферия постоянно занимают новые позиции. Можно допустить, что центральной точкой каждый раз оказывается то понятие, которому посвящена статья. Именно оно для своего раскрытия переорганизует остальной массив словаря. Так, Эфемерность интерпретируется через Подлинность, Время, Правда, Язык, Знание и др. Так создается пейзаж мысли — пространство концептов, карта возможных передвижений по этому пространству, где система предложенных Милошем глосс есть инструмент для преодоления его бесконечности. Описание «биографий» отдельных концептов, а затем их перекрещивание создает эффект лабиринта, где каждый концепт, пройдя путь интерпретации через все другие абстракции, начинает интерпретироваться через самого себя.
Ассоциативные связи и постоянные перемещения понятий в новые парадигмы создают важнейший атрибут пространства мысли: его недискретность, континуальность. Память пожилого
Вопрос о том, насколько наблюдаемыми делает Милош систему локусов своей памяти, содержит парадоксальную неоднозначность. С одной стороны, Милош-поэт, равно как и Милош-философ, пишет о необходимости «достичь словом мира» («uchwyci'c rzeczywisto's'c»). Предпосылкой того, что слово когда-либо сольется с вещью, станет одним целым с тем, что оно отражает и отображает, — предпосылкой этого станет наше внимание к деталям жизни, пристальный и очень доброжелательный взгляд на природу и людей (uwazno's'c). А далее детальное описание вещи (ее иконическое воспроизведение в языке) будет рождать у читателя отчетливое ощущение единения с миром (wsp'olistnienie). Милош пишет: становясь в восприятии и описании одним целым с горой, цветком, пролетающей птицей, мы переживаем состояние явленности мира, его эпифании.
С другой стороны, в «Азбуке» Милош не столько воспроизводит реальность, создавая иконические картинки мира в его «подробностях», сколько эти подробности индексирует, упоминая голоса людей, ощущения, детали архитектуры городов и пейзажей: «Мои герои появляются в мгновенной вспышке, часто в одной не слишком важной подробности», хотя, возможно, стоило бы говорить «вглубь», детально. Хотя все же это не «чистые» индексы, подобные тем, что составляют списки имен и вещей. Индексом у Милоша отмечен не конкретный референт, но состояние, мысль, идея. Так, за именем Бодлера стоит «пограничье веры и неверия», а Сведенборг помогает выйти в пространство размышлений о необходимости возрождения ренессанского способа познания: единения науки и интуитивного (мистического) прозрения. А значит, речь идет об индексально-символических знаках, каждый из которых можно развернуть в дескрипцию или нарратив. Милош отмечает: за каждой моей страницей стоят другие, потенциальные, которые могли бы быть написаны.
Так есть ли парадоксальное противоречие между авторской установкой «вобрать мир в слова» и стилистической практикой индексирования подробностей? Его нет, поскольку истинные референты отображения в «Азбуке» — это «объекты» интеллектуальной истории человечества: идеи, концептуальные понятия. В силу того, что они лишены физической формы существования, их невозможно описать. Милош прав, говоря о том, что метафизические слова превращаются в «этикетку», закрывающую пустоту. Абстракции закрыты надежным панцирем, недоступным мышлению и языку: «sa opancerzone przeciw rozumowi» [513] . Дескрипции и вербальные описания здесь бесполезный инструмент.
513
Milosz Cz. Traktat teologiczny // Milosz Cz. Druga przestrze'n. Krak'ow: Znak, 2002. S. 66.
И всё же мысль поэта находит способ заглянуть сквозь защитный «панцирь» в сердце абстракций. У Милоша звучит: любое понятие может быть «вписано» в пространство физического мира и человеческого восприятия. Что стоит за словом сосуществование? Ничего, если ты употребляешь его как философ, говоря о необходимости «ощущать единение с миром в каждой минуте». Но как и что именно надо ощущать? Если ты поэт, то ты переводишь абстрактное в режим реального бытия — данной тебе минуты. Представь: ты пишешь о дожде, туче, дереве. Где на самом деле все они существуют? Парадоксально, но они возникают в моменте письма, в минуте перевода вещной реальности в знаки наших языков. Отсюда, в другом милошевском тексте: «единственным доказательством того, что панна X существует, есть то, что я о ней пишу» («То lubie»). Лист бумаги живет в одновременности с деревом, возникшем на этом листе. Внимательно посмотрев на собственную запись, обнаружишь, что и ты сам (твое сознание, мысли и ощущения) существуешь внутри этой же картины. Теперь ты не сможешь перечислить ничего, чего бы там не было: время, пространство, земля, мысли, люди. Все на этом листке бумаги! Вот это и есть сосуществование, или невозможность быть в отделенности от всего, что есть.