Азиатский берег
Шрифт:
Именно здесь он стоял с мальчиком на руках. Женщина подняла фотоаппарат на уровень глаз с почтительной неловкостью. Он наклонил лицо, чтобы заходящее солнце не слепило глаза. Кожа на голове мальчика была покрыта следами укусов насекомых.
Он был готов признать, что все это происходило, вся совокупность этих невозможных событий. Он узнал их целиком и полностью. Он гордо поднял голову и улыбнулся, словно говоря:
«Хорошо — и что теперь? Вы можете делать все что хотите, я ничего не боюсь! Потому как в действительности я совсем не здесь. Я уже в Нью-Йорке».
Он с вызовом возложил руки на скалистый выступ перед ним. Его пальцы коснулись податливого ремешка сандалии.
Покрытый снегом, маленький овал из синей резины, совершенно ускользнул от его внимания. Он развернулся на месте, лицом к соснам. Потом повернулся обратно, глядя на забытую сандалию. Он протянул руку, решив бросить ее в воду, затем передумал.
Он перенес внимание на опушку леса. На тропинке виднелся человек. Было чересчур темно, чтобы разглядеть какие-нибудь черты лица, помимо усов.
Слева от него заснеженный пляж упирался в береговой обрыв из песчаника. Справа извивающаяся тропинка уходила в сосняк. За спиной волны прибоя таскали взад-вперед морскую гальку.
Ну?
Человек со вниманием наклонил голову, но ничего не сказал.
— Ну, и что?
Человек повернулся и скрылся среди сосен.
Паром уже причаливал, когда он, спотыкаясь, поднялся на пристань. Не останавливаясь, чтобы купить билет в кассе, он взбежал на борт.
На палубе при электрическом свете он увидел, что брюки порваны, а на правой ладони кровоточит порез. Он падал множество раз: на сосновых иголках, перекопанных огородах, булыжных мостовых.
Он занял место возле угольной печи. Когда дыхание восстановилось, он заметил, что его бьет крупная дрожь. Появился мальчик с подносом чая. Он купил стакан за одну лиру. Спросил по-турецки время. Было десять часов.
Паром причалил. Табличка над кассой гласила: БЮЮК АДА. Паром отвалил от пристани.
Подошедший контролер спросил у него билет. Он протянул банкноту в десять лир и сказал:
— Стамбул.
Контролер кивнул головой, что здесь означало «нет».
— Йок.
— Нет? Сколько? Кач бара?
— Йок Истанбул — Ялова.
Контролер взял протянутые деньги и вернул восемь лир сдачи и билет до Яловы на азиатском берегу.
Он сел на паром, идущий не в ту сторону. Он не возвращался в Стамбул. Он плыл в Ялову.
Он возражал, сначала на медленном разборчивом английском, затем на турецком, путанном и безнадежно отрывочном, что не может плыть в Ялову, что это невозможно. Он демонстрировал свой билет на самолет, указывая время отлета — восемь утра, — но не сумел вспомнить, как будет по-турецки «завтра». В своем отчаянии он хорошо понимал, что все это бесполезно: между БЮЮК АДА и Яловой не было больше остановок, и не будет других паромов, чтобы вернуться сегодня вечером в Стамбул. В Ялове придется сходить.
Женщина и маленький мальчик стояли на оконечности деревянной пристани в конусе заснеженного света. Сами лампы фонарей были скрыты средней палубой парома. Мужчина, который долгое время провел облокотившись о борт, на негнущихся ногах спустился на пристань. Он направился прямо к женщине и маленькому мальчику. Клочки бумаги порхали в воздухе вокруг него, затем внезапный порыв ветра высоко взметнул их и отнес в черные воды.
Мужчина хмуро кивнул женщине, сказавшей несколько быстрых слов на турецком. Затем они пустились в путь, как уже делали множество раз до этого, к своему дому, мужчина впереди, его жена и сын в нескольких шагах сзади, по дороге, тянувшейся вдоль берега.