Азимут бегства
Шрифт:
— Ты подделал подпись того, кто подделывает подпись Папы?
— Да, и, надо сказать, неплохо это сделал. — Койот показывает письмо Габриалю. Габриаль смотрит, потом снова переводит взгляд на карту и начинает вести палец вдоль тонкой линии.
— Как точно мы можем определить местонахождение Завиот? — спрашивает он.
— Как точно мы вообще можем что-то определить? — Койот с минуту смотрит в карту. — Процент успеха — шестьдесят — семьдесят, карты очень старые, но вряд ли у кого-нибудь были веские основания что-то менять или перемещать. Вероятно, только Общество точно знает, где она.
— Или что это вообще такое, — добавляет Габриаль.
—
— Так ли? — спрашивает Габриаль.
Койот смотрит, но не понимает.
— Последнее ли это достижение и реально ли она установлена?
— Нет, на самом деле — нет, — отвечает наконец Койот.
Габриаль молчит.
— Каждый из нас понесет в рюкзаках по двадцать фунтов, — продолжает Койот свой инструктаж. — По большей части это будет очень хрупкий и деликатный груз, поэтому в течение следующих трех дней вы будете совершать тренировочные пешие прогулки. Поклажу вы понесете чисто туристическую — книги и воду, для веса. Ходите по холмам, болтайтесь по улицам, стараясь не задевать прохожих, учитесь резко сворачивать в боковые улочки и чувствовать габариты рюкзака за спиной.
Он поднимает руки.
— Мы в Риме, джентльмены, осматривайте достопримечательности, кто знает, может быть, другого случая вам не представится.
49
Нет, в самом деле, отец Малахия вовсе не такой старик, каким был его отец, Малахия знает, как тот выглядел, и чувствует разницу. И все же святой отец не понимает, почему он горбится при каждом движении, почему хрустят и скрипят его кости. Выпрямившись во весь рост, он подходит к единственному в комнате окну. Оно закрывается бесшумно, как закрывается здесь все. Это Ватикан, здесь не бывает иначе. Створка беззвучно встает на место, Малахия идет к кровати, ощущая легкий озноб. Он удивляется невесть откуда взявшейся дрожи — неужели он так и не привык к итальянским сквознякам, пробирающим до самых костей и так не похожим на ветры его родины. Отец посмеялся бы над ним — какой же он ирландец, если так боится погоды. Но сам отец умер от воспаления легких, и Малахия уверен, что доконал его все-таки ветер.
И вот он оказался здесь, десять лет спустя, давно забыв свое старое ремесло и утратив прежнюю ловкость пальцев. Теперь Малахия счастливый человек, он не помнит времени, когда бы он был счастливее. Он сумел выполнить предсмертное желание отца. Кто знает. Кто бы мог подумать, что его отец не хотел, чтобы его сын превратился в старого вора, каким был он сам? Кто мог знать, что он захочет, чтобы его сын стал священником?
Эта перемена тяжким бременем давит на плечи Малахии, и, вероятно, ему еще придется расплатиться с людьми, которые переправили его из тюремной камеры в Ватикан. Он никогда не думал о том, что такие люди есть, или о том, что его отец был знаком с такими людьми, более того, он никогда бы не догадался, что эти люди были должны его отцу какую-то малость. Теперь, в данный момент, все это вряд ли имеет какое-то значение, тот день давно миновал, и только благодаря этому факту Малахия стал хорошо спать по ночам, и, возможно, настанет наконец такой день, когда он стряхнет с плеч старые долги. Этому, думает он, учил Иисус в своих притчах — плати свои долги, невзирая на то, кто твои кредиторы.
50
Человек по прозвищу Тысяча Пальцев стоит в длинной, как пенал, комнате и разговаривает по телефону. Рукоятка трубки сделана из слоновой кости, из бивней большого слона редкой исчезающей породы. Слон был убит в славном сражении и похоронен с почестями, а из его бивней сделали несколько предметов, полученных людьми, пережившими долгие ночи, чтобы увековечить память о великом слоне. Из бивней получились две телефонные трубки и набор щеток. Всего получилось двадцать щеток, отданных людям, заслужившим такую честь. Другая же трубка находится сейчас в тысяче миль, и держит ее не кто иной, как Русский, который говорит в нее, растягивая гласные и взрываясь временами звонкими согласными. Они беседуют не спеша — Тысяча Пальцев и Русский, два человека, знающие друг друга целую вечность, видевшие очень много крушений.
— Мне надо, чтобы ты приготовил оружие, — говорит Русский. — Надо, чтобы все было сделано старым способом.
На линии повисает долгое молчание. Русский слышит, как тикают на его запястье часы, как меняется с ходом времени угол между тонкими стрелками.
— Прошло и так много времени, может, стоит придумать что-то попроще?
— Нет, не в этот раз.
Возникает еще одна пауза. Но спора не возникает. Они занимаются такими делами без малого семь десятков лет и уже не спорят, только обсуждают информацию, ища кратчайшие пути к достижению цели.
— Какая будет винтовка?
— Охотничья, с оптическим прицелом, что-то такое элегантное и не оставляющее следов. Я пришлю человека, чтобы найти подходящую.
— Кого?
— Человека сутаны, он приедет из Рима. Ты его не знаешь, хотя однажды ты встречался с его отцом.
— Дай мне два дня. Пусть твой человек приедет дневным поездом. На вокзале его встретит Грета.
— Грета? — Оба смеются, и правда, отчего бы двум старикам не отвлечься от важных дел хотя бы на несколько минут.
51
Уже холодно и темно, когда Анхель и Амо попадают наконец в «Пса и утку». Они заказывают кофе: если выпить кофе с коньяком утром, то это помогает быстро забыть, что пережил прошедшей ночью.
В зале человек пятнадцать. Спорят о футбольном счете и шансах Италии выйти в финал кубка мира. В углу несколько студентов. В конце зала бармен и его подруга. Они так давно вместе, что кажется, что прожитая ими жизнь принадлежит кому-то другому. В центре зала за столом одиноко сидит молодая женщина. На ней джинсы и студенческий свитер, она привлекательна той привлекательностью, какой отличаются только и исключительно американки. Она настолько проста и непритязательна, что Анхель не может оторвать от нее взгляд.
Они с Амо проходят в дальний угол бара, стараясь уединиться. Два человека о чем-то тихо беседуют. Такое может происходить с каждым. Везде, где угодно.
— Ты не хочешь рассказать, каким образом ты влетел в окно?
Амо, причмокивая, пьет кофе, вдыхает пар, клубящийся над чашкой.
— Кто может поверить, что здесь по-настоящему жарко?
Анхелю потребовалась неделя, чтобы выздороветь после пыток Исосселеса. Амо сидел возле него все это время и вполголоса читал ему. Даже лежа в постели, Анхель иногда замечал последствия того полета. Изломанные углы падающего в окно света, застрявший в раме кусок разбитого стекла. Амо так и не рассказал подробностей. Единственным напоминанием были царапина на руке и небольшой порез на ноге. В остальном он, как это ни странно, остался цел и невредим.