Азимут «Уральского следопыта»
Шрифт:
Через полчаса мы были уже на колесах.
— Долгонько вы вчера не спали, — сказал Петров, придерживая локтями баранку и потирая озябшие руки. — Разговор интересный был?
— Интересный. Все хочу докопаться, что за народ сюда валом прет, а главное — с какой целью. В государственном-то масштабе постановка вопроса ясна. Но ведь у каждого есть что-то личное, свое…
— Цель-то? — Петров покосился на меня. — Я так считаю, что цель у каждого, конечно, есть. Молодежи, к примеру, романтику подавай. Вот и едут без дальнего прицела, очертя голову. А те, что постарше… У одних есть страсть к стройкам. Эти просто по-другому и жить не умеют. Их как бы само движение жизни привлекает, понимаете? А другие, бывает, с детства к охоте имеют пристрастие или к рыбалке. Им в необжитых местах — воля вольная. У третьих, к примеру, семья развалилась — и уезжает человек подальше. Не то что от алиментов скрывается, а так, чтоб обрубить разом концы. Попадаются, конечно, и просто летуны-шабашники, что мечутся со стройки на стройку.
— А у вас что?
— У меня-то? — Петров почесал кончик носа. — У меня как раз все в порядке. Квартира в Заводоуковске трехкомнатная, жена хорошая, двое детей. Старший — в армии. Но все же, как ни говорите, а потребности-то растут. Старший вернется — невесту приведет. Надо свадьбу сыграть по-людски, чтоб не стыдно было. Помочь им первое время на ноги встать. Да и сами с женой еще не старые: приодеться, машину купить, по стране поездить. Чего тут скрывать? Жене сказал: пока здоровье есть, потружусь на северной стройке года два. Подзаработаю. Вот, значит, такая у меня и цель: для государства хорошее дело сделать и про себя не забыть…
Солнце уже катилось по снежным увалам на западе, когда мы поднялись на голую горбину холма, откуда бескрайне открывалась леденящая душу молчаливая белая пустыня.
— Вон и Надым, — сказал Петров, — глядите!
Где? Вокруг не было ничего, что напоминало бы о гигантской стройке или хотя бы о поселке. Наконец я заметил вдалеке множество дымков. Однако как я ни всматривался, никаких строений, возвышающихся над землей, не обнаружил.
В Надым мы въезжали уже в полных сумерках. С четверть часа ползли по ухабам изрытой тракторами ледяной колеи, перевалили небольшой холм, миновали тесный ряд занесенных до крыш вагончиков и наконец остановились, уткнувшись в сплошную стену автомобильных бортов и фаркопов. Только здесь я понял, какой размах, мощь получат назревающие события. Такое разнообразие техники можно было увидеть разве что в транспортном павильоне ВДНХ. На небольшом пятачке (а это был центр поселка), сбившись в тесные гурты, стояли выбеленные снежной пылью кременчугские «КрАЗы», миасские «Уралы», минские «БелАЗы», курганские «Ураганы», московские «ЗИЛы» и чешские «Татры». Были тягачи, тракторы и вездеходы, какие прежде мне не довелось встречать нигде, кроме как на картинках журналов или в кино. Вся эта техника барабанила на холостых оборотах. От общего гула вздрагивала земля. В морозном воздухе пахло газойлем. По низу стелилось сизое облако масельных испарений и копоти…
Открытие века
Всего лишь 30—40 лет назад сама возможность того, что сегодня уже состоялось на Севере, многим казалась фантастикой. Гипотеза академика Губкина, предсказавшего богатые залежи нефти и газа у восточных склонов Уральского хребта и в недрах Западно-Сибирской низменности, не столько обнадежила, сколько отпугнула специалистов-нефтяников и даже ученых. Несмотря на авторитет выдающегося геолога, его предложение направить поиск в эти районы было отвергнуто большинством. «Эти богатства, даже если предположить, что они действительно существуют, — утверждали оппоненты, — для нас останутся недосягаемыми по крайней мере в нынешнем столетии!»
Ошиблись! Но в чем можно упрекнуть этих людей, кроме недостаточной дальновидности? Край лютых холодов и беспощадного гнуса, вечной мерзлоты, бесчисленных озер и болотных топей и впрямь не сулил добра. К тому же не было техники, пригодной для работы в экстремальных условиях этого края. Вездеходы, вертолеты, болотоходы, сверхмощные буровые станки — все это появилось потом, спустя годы, а покуда на руках у скептиков были все козыри. Но мир устроен так, что как только возникает на гребне его надежд некий «тосканелли» — прогнозист, мыслитель, так тотчас же объявляется и некий «колумб» — рыцарь, практик, готовый положить голову за идею. Так и гипотеза Губкина постепенно обрастала приверженцами из наиболее отчаянных голов от геологии, и пока ученые спорили, эти — практики — уже пустились в путь по северам Тюменщины.
В начале пятидесятых небольшие разведочные экспедиции и отряды сейсморазведки пробирались все глубже в дебри сургутской тайги, в пади шаимских болот, в снега ямальской и тазовской тундр. Не было ремонтных баз, не хватало бурового оборудования, инструмента, самоходной техники. Каждый шаг давался с трудом. Не легче, чем суровые природные условия, преодолевалось и… скептическое отношение к поиску со стороны высокого начальства. Изменить положение могло только открытие. Но большинство пробуренных скважин оказывались либо вовсе пустыми, либо подразнивали малым дебитом то нефти, то газа, не подтверждая промышленных запасов.
…Это произошло в июне 1960 года. Начальнику Тюменского геологического управления Юрию Георгиевичу Эрвье вручили радиограмму следующего содержания:
«Скважина Р-6 фонтанировала через пятидюймовую обсадную колонну без спущенных насосно-компрессорных труб… с дебитом 350—500 тонн в сутки. Точно дебит определить невозможно ввиду того, что скважину пришлось по техническим причинам два раза останавливать. Амбар сейчас почти полностью заполнен нефтью, давление сообщу позднее».
Радировал начальник Шаимской нефтеразведочной экспедиции М. В. Шалавин.
С этой временной точки и начинаются геологические открытия на тюменской земле. Шаимское, Самотлорское, Мегионское, Усть-Балыкское — нефтяные месторождения, Игримское, Похрамское, Комсомольское, Губкинское, Медвежьинское и Уренгойское — газовые гиганты.
Разведка уходит все дальше на север и все глубже в недра земли. А тем временем на открытых уже месторождениях встают первые бастионы освоителей — нефтяные и газовые промыслы, вахтовые поселки и… города!
Снятся людям иногда…
В середине шестидесятых, когда обозначилась перспектива активного внедрения человека в область экстремальных климатических зон — субарктики и арктики, — некоторые молодежные газеты и журналы бросили клич: «Пофантазируем!» И замелькали проекты северных поселений. Они в большинстве своем мало чем отличались от фантастических городов на Луне и на Марсе. Это были строения под прозрачными куполами, где вольготно цвели вечнозеленые сады и искрились искусственные водоемы, города, состоящие из громадных зданий, соединенных между собой стеклянными галереями. В одном из таких проектов, помнится, даже значился точный адрес: «Надым — город будущего». Пропагандисты смелых идей в ту пору, пожалуй, переусердствовали. Кое-кто из юных читателей принял фантастические образцы за чистую монету…
Вспоминаю салехардский аэропорт 1971 года. Утлое заваленное сугробами зданьице барачного типа. Еще вчера оно пустовало. Но теперь! Толпы людей дневали и ночевали здесь. Среди сваленного на пол пыльного дорожного скарба сопели, храпели, резались в «тыщу», бессонно маялись молодые парни и девушки, геологи, буровики, плотники, механизаторы, прожженные северные бичи. Надым был объявлен Всесоюзной ударной стройкой. И люди ехали строить Надым.
Там, в провонявшем консервами, перегаром и багажом сумрачном зальчике ожидания я впервые наблюдал те душевные аварии, когда хрустальные мечты на всем ходу сталкивались с железной действительностью! Мальчик в кроличьей ушанке, теребя пошарпанный рюкзачишко, еще что-то лепетал про город под стеклянным куполом, а заспанный, стершийся в мутной воде похмелья мужичок втолковывал ему свое, истинное что и как.