Азия на халяву (Азиатская часть СССР, 1986-97 гг)
Шрифт:
Когда рассвет залил склоны неправдоподобно ярким розовым сиянием, я попал в "сад глухарей". В одном месте бронзовые скалы каньона расступились, и на берегу реки рос молодой лиственничник, укрытый здесь от ветров. Уютный лесок выбрали для себя каменные глухари. Целая стая только что выбралась из-под снега и копошилась в кронах. До весны было еще далеко, но некоторые из угольно-черных с белыми пятнами самцов уже пощелкивали, готовясь к апрельскому токованию. Серые глухарки первыми заметили меня, однако не взлетели, а проводили удивленным взглядом. До чего же они все-таки красивые! Эти огромные птицы, заменяющие в Восточной Сибири обычного глухаря, очень редки. Их разрозненные популяции разделены десятками, а иногда сотнями километров тайги, почему-то для них не подходящей. Зимой они питаются почками лиственниц. Большинство почек расположены на концах тонких веточек - тяжелому глухарю трудно до них дотянуться. Поэтому птица, словно садовник, заранее обкусывает почки с концов веток, так что крона становится густой и компактной, и глухарю удобней кормиться на таком дереве.
Со скал за мной следили снежные бараны, а на одной лиственнице маячило гнездо воронов, но самих птиц не было видно. Может быть, именно эту пару я встретил в котловине - они клевали скелет оленя, задранного волками. Обычно вороны зимой улетают отсюда или держатся у поселков.
Каньон вывел меня на холмистую равнину, полого спускавшуюся к югу. Вдали темной ниточкой вился тракт. Поначалу я воспользовался тропинкой, протоптанной снежными баранами, но они не отходили далеко от скал, и пришлось идти по снегу, а его здесь было достаточно, чтобы изредка просачиваться в ботинки. Когда я вышел к тракту, то уже не чувствовал ног и был уверен, что без ампутации не обойтись.
Только ступив на дорогу, я понял, что действительно дошел до нее, и, может быть, останусь в живых. Но пришлось прошагать еще несколько километров, прежде чем появилась машина. В одном месте на обочине виднелись остатки сгоревшей избушки - вот было обидно!
Никогда в жизни я так не радовался попутке. В жаркой кабине просидел весь день, не раздеваясь, но только к вечеру немного согрелся. Однако стоило мне хоть на секунду выйти на улицу, как начинало трясти, словно сунул пальцы в розетку. Ноги обморожены не были, зато пятна на щеках проступают в холодную погоду и сейчас.
Между тем машина нырнула в каньоны Сунтар-Хаяты, и началась такая красота, что не опишешь. Снежные бараны торчали на высоченных скалах, конусы выноса лавин перегораживали дорогу. Реки превратились в цепочки наледей, окруженных замерзшими водопадами. Здесь было теплее - градусов 50, но зато снег до метра глубиной, а кое-где и больше.
В одном месте дорога была срезана обвалом. Напрасно надеялся я отсидеться в кабине, не выходя на улицу. Дорожников ждали только на следующий день, а сколько займет выгрызание в скале уступа - вообще непонятно. До поселка оставалось пять километров - рискнул рвануть пешком. Это была ошибка. Буквально через полчаса меня трясло в ознобе так, что я почти не мог идти. Если бы не случайный трактор, не знаю, что бы еще пришлось отморозить на этом позорно коротком маршруте. Зато встретил росомаху - она пересекла шоссе и широкими шагами умчалась в боковое ущелье. Когда подошел ближе, увидел, что шла она по свежему следу рыси, наверное, рассчитывая отобрать добычу. Добычи в этот год у рысей было много - зайцы-беляки попадались на каждом шагу (в другие годы их почти нет).
Голубовато-серая, невероятно пушистая якутская рысь мне тоже встретилась - на следующий день, перед самым выездом на равнину. Между Сунтар-Хаятой и низменной Центральной Якутией лежат еще два небольших хребта: Сетте-Дабан и Улахан-Бом, они тянутся всего на пятьсот километров к югу, и на них нет ни одного постоянного селения. Здесь сравнительно теплый микроклимат - попадаются отдельные ели, много следов полевок, мы видели горностая, кедровок и великолепного белого ястреба. Один раз удалось наблюдать прорыв наледи: лед на реке вдруг буквально взорвался, заставив скалы вздрогнуть от грохота, и пенный вал розоватой воды покатился вниз, окутанный паром. Но самая удивительная встреча ожидала нас у выхода из гор, почти в самом конце пути. В этом месте есть незамерзающий ручей, единственный на весь район - небольшая, в тридцать шагов, проталина, которую окрестные жители называют "Теплый Ключ" (в честь такой редкости назван и поселок в часе езды к западу). Конечно, "теплый" - это натяжка, почти все дно ручья покрыто ледяными наплывами. Тем не менее на этой луже зимует птичка-оляпка. В шестидесятиградусный мороз она бесстрашно ныряет в ручей за кормом и весело носится по берегам. Прежде никто не находил оляпку в Северо-Восточной Якутии. Вероятно, летом она гнездится в глубине гор - там есть участки по нескольку сотен километров, где не ступала нога исследователя.
Из поселка Теплый Ключ открывается вид на Верхоянский хребет тысячекилометровую белую стену, ровной дугой тянущуюся до самого океана. Дальше до самого Якутска ничего интересного нет, разве что перебежит дорогу лось, лиса или соболь. В городе было -52, но после тракта показалось прямо-таки тепло.
Билетов на самолет не продавали ни в каком направлении, но мне удалось буквально чудом просочиться на "борт", который возит в Москву обогащенную алмазную руду.
Загрузившись в Мирном и Удачном, забросили почту в Оленек и Кемпендяй, а потом еще три дня тарахтели на запад через Олекминск, Бодайбо, Иркутск и Омск.
Если не считать знаменитых Кемпендяйских Соляных Куполов, Западная Якутия мне не понравилась. Сотни километров поразительно однообразного ландшафта, развороченная тайга вокруг алмазных трубок, морозы такие же, как в Якутске, но влажность выше и не всегда солнечно. К этому времени мой организм окончательно отказался поддерживать постоянную температуру, и меня начинало трясти, едва вокруг становилось не совсем жарко. Но это быстро прошло, и через две недели я снова оказался на Севере в результате самой фантастической халявы из всех, какие только выпадали мне в жизни.
Полюс секретности,
история десятая,
в которой автор сам до сих пор ничего не понял.
Щупальца ЦРУ опутывают страну, проникая в самые сокровенные места.
В. Жириновский. Последний бросок на юг
Академический институт, где я работал в 1992 году, был местом тихим и уютным.
Из-за недостатка средств научная работа шла довольно вяло, зато организационная деятельность поглощала все наше время. Мне, в частности, приходилось периодически ездить в Ленинград - там находился наш филиал. Начальник отдела, интеллигент "старой школы", по доброте душевной оплачивал мне купейный вагон, а я ехал в сидячем, потом покупал у проводника билет в купе и разницу заначивал.
Поскольку на обеих работах платили все меньше и меньше, приходилось считать каждый рубль.
Филиал занимал один этаж в здании почтенного полярного института с чучелами антарктических птиц в вестибюле и бюстами челюскинцев вдоль парадной лестницы. В этот раз мой поезд пришел слишком рано, и пришлось досыпать в будке вахтера под сенью альбатроса. Когда я проснулся, то увидел, что у меня появился сосед: на соседнем диване прикорнул седой бородатый мужик в куртке с надписью "полярная авиация" на рукаве. Он открыл глаза, подозрительно поглядел на меня и быстрым движением одел темные очки.
– Ты что тут делаешь?
– спросил мужик.
– Командировочный.
– Откуда?
Я назвал институт.
– Так ты биолог?
– Вроде того.
– А что на диване спишь? Никого тут знакомых нет, что ли?
– Никого.
– Это хорошо!
– Что ж тут хорошего?
– А ты зверей-птиц знаешь?
– спросил он, хитро прищурившись.
– Более-менее, а что?
– Чем отличается серый тюлень от гренландского?
Я объяснил. Такие вещи знает любой юннат в школьном кружке.