Азов
Шрифт:
Фома облегченно вздохнул.
Приподнявшись в стременах, Старой увидел, что народ со всего Черкасска валит на пристань. С пристани доносились веселые голоса:
Эй, гуляй, гуля-ай, наш Дон!Наш Дон Иванович!Гей! Гуляй!Ковыль степной, неси поклон!Гей! Гуляй!Ивану Каторжному слава!Гей! Гуляй!Донскому атаману слава –Ивану, сыну Димитриеву, слава!Гей!Старой догадался, что в расцвеченных бударах, которые стояли у пристани, приплыл Каторжный. Их разгрузили. Окруженный казаками, стариками, детьми и бабами, Каторжный, широкоплечий и высокий, медленно шел на майдан мимо Московских ворот. Позади двигались подводы, груженные свинцом, порохом, селитрой, серой и пушечными ядрами. Стучали подводы с хлебными запасами, крупой, вином и толокном, подводы с сукнами, с мехами дорогими, подводы с царской брагой, пивом; подводы с бочками, наполненными медом. Отдельная подвода под сильной стражей – сабли наголо – с деньгами царскими. Были подводы с книгами церковными. А позади на трех подводах везли колокола. Начищенные колокола сверкали, словно золото. Как воробьи, вокруг колоколов сидели попы московские, посланные царем на Дон для службы церковной.
Фома Кантакузин дернул узду, остановил коня.
– У вас сегодня праздник?
Старой сказал:
– Старинная пословица гласит: встречают с полными ведрами – к добру, с подводой полной – к счастью. Тебе, посол, не будет худа! – А сам дал знак: убрать с дороги подводы.
Подводы с рухлядью живо свернули за часовню. Дойдя до майдана, Иван Каторжный сел на коня и подъехал к послу. Подъехал и Степан Чириков, московский дворянин, приехавший встречать Фому, чтоб довезти его в Москву «бесстрашно». Чириков был в цветном кафтане, в шапке собольей. Усы седые и бороду седую щиплет.
Все поздоровались. Фома хвалил султана. Иван хвалил царя за щедрость и за ласку. А Степка Чириков – тот хвалил и царя, и султана.
– Негоже тут стоять, – сказал Старой. – Народ бредет сюда валом.
Посла, толмача его и греков проводили во двор, чтоб отдохнули после дороги. Приставили большую стражу. Степке Чирикову дали другой двор, а атаманы пошли совещаться в землянку Старого.
Мигала свечка.
– Ну, братцы, что будем делать? – первым сказал Старой.
– Как будем брать Азов? – усаживаясь за стол, спросил Татаринов. – Какой хитростью?.. Откладывать теперь не можно. С земли возьмем – бить станут с моря… Я ж придумал как. Возьму!.. Пора ли войску объявлять в кругу?.. Отпишем ли, Старой, о том великом деле царю? И отпускать ли нам в Москву турецкого посла? Отпустим – промысел уйдет!
– Не легкая задача! – нахмурясь, сказал Иван. – Царь на Москве к добру склонял: выдал нам всего в три раза более противу прежнего… Но мы с царем теперь не посчитаемся. Земля Руси и Дон дороже нам…
– Терпеть обиды и разорение от турок мы не будем, – сказал решительно Старой. – Время пришло вершить судьбу.
– Тихо! – сказал Татаринов. – Подслушают! – Он говорил шепотом.
Ульяна не спала: она пекла лепешки и ставила вино на стол. Тревога залегла в душе ее, тревога видна была в глазах и на лице.
В углу на сундуке спал Якунька, укрытый зипуном.
Свеча в землянке горела-плакала всю ночь.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Фома Кантакузин захотел утром объявить атаманам и всему войску Донскому милостивое слово своего повелителя. Фома намерен был возложить торжественно на атамана четыре златотканых халата.
Атаманы снова совещались в Алешиной землянке.
Татаринов сказал:
– А поглядеть бы, какую милость мы заслужили от султана…
Каторжный прервал его:
– Поди, Старой, и объяви Фоме, что мы согласны слушать его речи от имени султана Амурата. Поглядим, какие он доставил нам подарки. И по какой такой причине он их доставил нам, – вину, что ль, свою загладить?
– Дело! – сказал Старой. – Пойду. Войско держать бы нам готовым.
Татаринов поправил саблю.
– Войско пойдет за мною, – заверил он и, надев шапку, вышел.
На главной площади Черкасска накрыли столы белыми скатертями. Разостлали багдадские, персидские, текинские, турецкие ковры. Сто сорок два стола поставили рядком – так велели атаманы. В середине, на большом столе, лежал вепрь зажаренный – вверх торчали клыки. Рядом – дичь на подносах, икра, сазаны, стерляди, сомы, севрюга, мелочь всякая. Кадка большая с вином. Четыре кади с медом.
В корзинах, сплетенных из молодой лозы и старого камышника, лежали мягкие коврижки, сухари. В круглых деревянных блюдах – сушеное мясо и горох. В мисках и тарелках разлит был сладкий взвар из диких груш.
Длинные лавки у столов были накрыты повстинками и коврами.
Иван Каторжный ходил строгий и задумчивый.
– Ну, приглашай посла! – сказал он казаку.
Фома Кантакузин пришел и сел за одним из главных столов. Два толмача, черноволосый Асан и бритый турок, стали за ним. Иван Дмитриевич Каторжный сел за другим концом стола – напротив грека. За ним стали два есаула в голубых кафтанах: Порошин Федор и Останьченок Василий. По правую руку донского атамана сел Михаил Татаринов, по левую – Старой. Справа и слева от них расселись бывалые рубаки, атаманы и казаки, известные всему войску и в других землях.
К турецкому послу подъехали еще нарядные люди из его свиты, в чалмах и фесках, задержавшиеся накануне в Азове. Они сели к столу возле турецкого посла, который повелительно кивнул им головой.
Вдоль главной улицы поставили еще столы без скатертей – для простых людей. К посольскому и атаманскому столу подавали яства Ульяна Гнатьевна и красавица Варвара Чершенская; расторопные раскрасневшиеся молодые бабы подавали рядовым казакам. Возле бочек с вином с черпаками и кружками стояли беглые дьяки и подьячие. Их дело было – подносить вино и не обделять гостей и казаков, раздать всем поровну. Царскую чашу первым поднял и выпил, тряхнув серьгой, Иван Каторжный. Прежде чем выпить, он произнес стоя:
– Да здравствует наш царь, великий государь, во каменной Москве, а мы все, казаки и атаманы, – на Дону!
Все крикнули:
– Пьем за атаманов на Дону! Пускай царю сгадается, икнется.
Налили в чашу царскую и Фоме. Расправив черное платье, он поднял чашу, сказав:
– Пью за здоровье султана султанов и царя царей, великого Амурата Четвертого!.. (Толмач Асан переводил, казаки слушали.) Всяк волен или не волен служить ему, султану, своей саблей, но в великом нашем царстве любому казаку все станут кланяться, почитать любого и называть богатырем! – Асан переводил.
– Здорово! Слыхали, казаки? – вырвалось у Татаринова.
– А помолчи. Стерпи! – тихо сказал Старой.
– Попьем, послушаем, – шепнул Татаринову Каторжный. – Ну, казаки и гости, – крикнул он, – пейте веселее!
– Дело! – сказал Старой.
– Вы, люди славного Дона! – возвысив голос, сказал Асан, переводя слова Фомы. – Отважные бойцы! Вам будет слава у нас во всех турецких городах!
– Ну, слава богу! Кхе-кхе! – сказал и закашлялся Тимофей Разя.
– Куда ж он гнет? – спросил есаул Порошин, нагнувшись к Татаринову.