Азов
Шрифт:
Хлынул дождь. Отродясь такого не видывали москвичи. По улицам бежали реки. Черным-черно стало на улицах. Небо с землей соединились во мраке.
– Конец всему, – говорили осужденные казаки. – Видно, не быть нам в Белоозере, помрем в Москве!
А царь у себя в хоромах, крестясь, тоже суеверно думал: «Не в наказанье ли мне все то бог послал?»
Дождь, не переставая, лил и лил.
Рассказывали в ту пору, будто боярин Борис Салтыков сел на коня и поехал со двора; едва не утонув, явился к царю и сказал:
– Великий
Государь задумался.
– Куда ж пошлю? – сказал он. – Аль на погибель? В своем ли ты уме, боярин?!
Боярин просил царя:
– Царь-государь, повели их согнать! И коль ты будешь прав – бог смилосердствуется над нами. А не будешь прав – гнев господа не переменится на милость.
За окном шумела буря. Царь думал, уставясь в непроглядную тьму. Салтыков упал к ногам царя:
– Вели согнать!.. Погибель пришла! Вели! – молил он царя. – Своим непослушаньем они прогневили тебя. Нас прогневили. Слушай меня, бог тебя простит!..
Гроза еще сильнее ударила над Кремлем.
– Быть по сему! – сказал царь. – Велю!..
Тяжелые бревна и балки, срываясь с недостроенных домов, с шумом валились в жидкую грязь, падали на соседние крыши теремов. Деревянные заборы, стены сараев, сундуки, скот поплыли по площадям. Забравшись на крыши сараев и поджав хвосты, выли собаки… На Москве ударили в колокола. В Крестовой палате, стоя на коленях и припав лбом к иконе, усердно молилась царская матушка.
Пристав Савва Языков и с ним десять верховых стрельцов спешили к Белому городу. Языков бранился. Стрельцы перекликались друг с другом.
Коней завязили стрельцы, себя переморили, а дождь все хлещет. Едва добрались к Белому городу. Языков закричал, не слезая с коня:
– Эй, вы, которые там атаман Старой, Левка Карпов, Афонька Борода, Тимошка Яковлев и Ивашка Михайлов, выдьте на крыльцо! – и постучал кнутовищем плети в окошко.
За стрельцами подъехали две колымаги, запряженные добрыми конями. Угрюмые возницы в шапках с острыми верхами, в лаптях промокших, держа вожжи, стояли на колымагах.
– Выдьте, говорю! – досадуя на все, кричал Савва. – Государем велено!
Четыре названных казака вышли из терема. Пятый был атаман Старой. За атаманом вышли остальные пять казаков.
– А вам не надобно, – обратился к тем пристав. – Вы, которые по указу, идите к подводам. Ехать будем.
– Да мы не желаем сидеть здесь, – отозвались нессылаемые казаки. – Ссылайте и нас всех до единого! Нам без атамана ехать на Дон не можно. А нет – и атамана нашего на Дон пускайте!
– На Дон отправки ждите особо, – сказал Савва.
– Ты всех ссылай, пес царский! Не станем ждать…
– А я велю вам назад идти в терем. Почто буркалы вытаращили? Не подходите!
Атаман Старой стоял в кругу казаков, глаза его были чистые и ясные.
– Прощайте, други мои верные, – сказал он, сняв шапку, и стал целовать всех казаков подряд. – Судьбина наша такая. Не поминайте, казаки добрые, лиха по мне.
– Не подходите! – закричал Савва Языков и выхватил у стрельца бердыш из рук. – Велю вам отстать…
– Передайте, други мои, поклон мой низкий родному Дону, – не слушая Саввы, наказывал атаман. – Кланяйтесь синему морю и всему войску Донскому…
А Савва орал:
– Не рушьте вы воли государевой! Толкайте нессыльных в терем! – гарцуя на коне, указывал он стрельцам. А казаки, словно глухие, стояли возле крыльца и горячо прощались с ссылаемыми.
– Поклонитесь еще на могилах в Черкасске костям казачьим. Да знайте одно: Дон никогда не потечет вспять! Он будет течь по-прежнему – мимо Азова-города и во сине море!.. И кланяйтесь еще, казаки добрые, моей Фатимушке. Не забижайте ее, сиротину.
Отошел атаман в сторону, стал ближе к подводе, шапку, не торопясь, надел, но прежде вынул из верха шапки заготовленное им письмо.
– Доставьте письмо на Дон! – сказал он, передавая его ближайшему казаку, и легко прыгнул в колымагу.
Тут пристав Языков сошел с коня.
– Казнят меня! Что делаете, воры! – И пытался отнять у казака письмо атамана. Не тут-то было: письма Савве казак не дал, пригрозив кулаком:
– Ты, пристав, скажи царю, что видать ничего не видал и слыхать ничего не слыхал. Иначе прибью доразу.
Перепуганный Савва отступил:
– Лезайте в колымаги!
Казаки взобрались на подводы.
– Трогай! – приказал атаман вознице. – Езжай из московской трясины!
– С богом! – напутствовали оставшиеся опечаленные казаки.
Языков вскочил в седло. Возница и стрельцы и ссыльные казаки на двух подводах, окинув тревожными глазами серое небо, тронулись в путь…
В это же время третий возница, вислоухий парень в залатанных сермяжных штанах и холщовой рубахе, посланный за казачьими пожитками, выносил из дома Ульяны казачьи седла, другую казачью рухлядишку – повстинки, старые зипуны, ружья – и укладывал их на свою крепко потрепанную колымагу.
– Куда повезешь казачьи седла? – спросила, выбежав, Ульяна. – Я тебя знаю, тебя Семкой зовут.
– Не велено говорить, – ответил возница. – Кнутами забьют меня до смерти. Рад бы…
– Да ты пиво пьешь?
Возница засмеялся:
– Пиво? Ежели оно хмелем в голову бьет – не пью.
Они вместе вернулись в сени.
– А мед янтарный ты пивал с царских столов? – спросила Ульяна.
– Мед? Нет, не пивал.
– А хочешь? – хитро подмигнув, спросила она.
– Ну, ежли не врешь, налей!.. Едино помирать. Погибель, сказывают, пришла от тех казаков.