Б-11

Рой Олег Юрьевич

– А мы… – начала, было, Женя, но Феликс ее осадил:

– А вы держитесь рядом с Генкой и Волосатым. Потому, что, если нас ранят, нужна будет романтическая… тьфу, блин, медицинская помощь. А медик у нас в команде один – вы, сударыня. И вообще, хорош препираться, работать надо. Мишка, открывай двери, а я пойду вперед, поинтересуюсь, чем это таким заняты Макс с Македонским, что у них сигнализация ревет, а они не чешутся…

Договаривал Феликс уже на ходу. Мишка распахнул двери, и Феликс сноровисто выскочил в пустой, наполненный угрюмым воем коридор.

Повел стволом вправо-влево…

– Чисто, – бросил он через плечо. – Шобла, за мной!

Команда неуклюже выбралась в коридор; Генка зацепился прикладом за дверь и едва не огрел стволом Женю – и огрел бы, будь она чуть повыше.

– Со второй дверью действуем по-другому, – сказал Феликс. – Генка, Волосатый – стоите за мной; как дверь откроется, палите во все, что движется, и не похоже на кого-то из наших. Ира, держись с ними рядом и смотри по сторонам. Мишка, Женя – открываете створки. А я пойду вперед.

– Может, я? – предложил Мишка. – Теперь моя очередь…

– Вернемся в Москву, будет твоя очередь – за пивом бегать, – безапелляционно заявил Феликс. – Три-четыре…

…приемный зал был пуст. Никаких агрессоров в нем не было, впрочем, не было ни Македонского, ни Макса, ни Макарыча, Даши или Тани. Зато один из «гробов» со взрывчаткой стоял вскрытым и опустошенным. Рядом кучей валялись пластины от бронежилета.

– Вот тебе и вот, – сказал Феликс, задумчиво почесав затылок стволом автомата. – И где же наши дежурные по части?

– Автоматы их вон стоят, – цокая от волнения зубами, сказала Ира.

– Автоматы – это хорошо, – сказал Мишка. – А сами они где?

– Да выключите уже кто-нибудь эту байду, – попросил Генка, указывая на воющий прибор сигнализации. – У меня уши уже заложило от ее стенаний!

– Кстати, а почему она воет? – наконец-то задал Мишка вопрос, который давно напрашивался. Он повторил действия Македонского накануне, глянул мельком на экран… и бросился к одному из толстых иллюминаторов в стенах рубки. Не спрашивая ничего, остальные последовали его примеру.

То, что они увидели, ужасало. Станция была окружена колышущимся морем существ, пытающихся забраться на верхнюю платформу…

* * *

Рефлексы – штука хорошая, когда они есть. Таню никогда в жизни не учили молниеносно выхватывать пистолет, но она попыталась. Ничего не вышло, оружие, кажется, застряло в кобуре, к тому же, больной бок отозвался дикой болью, словно спина Тани поросла гнилыми зубами, и они разом решили заболеть. Таня вскрикнула.

– Не ори, – сказал Макарыч, присаживаясь на корточки. – Нам свидетели ни к чему. Пристрелить меня хочешь?

– В-врод-де того, – невпопад сказала Таня.

– Из-за тех штук, которыми я порос, как старый пень опятами? – усмехнулся Макарыч. – А ты себя в зеркало давно видела, подруга? Выглядишь не лучше меня.

– С-спасибо, – зло сказала Таня, все еще пытаясь достать пистолет. – В-вы такой г-галантный…

– Я так понял, своего потустороннего друга, или, теперь уже, подругу,

ты отправила баиньки? – спросил Макарыч. – Молодец, быстро фишку просекла. Но зачем тебе пояс шахида? Решила отойти подальше, и там бабахнуть, дескать, без милого дружка с демоном жить не буду? А Игорь как же?

– Второй пояс – для него, – Тане, наконец-то, удалось достать из кобуры пистолет, и она направила его прямо в лицо Макарыча. – Мы решили взорвать себя в их храме во время церемонии – чтобы не только себя, всех угробить.

– Лихо, – присвистнул Макарыч.

– И не пытайтесь нас остановить! – в голосе Тани послышались напряженные, почти истерические нотки. – Пристрелю, рука не дрогнет. Одним варакью-белом меньше будет.

– Молодец, – вновь похвалил ее Макарыч, – пистолет только сними с предохранителя, валькирия… Тань, теперь послушай меня внимательно.

– Что мне Вас слушать? – Таня убрала пистолет, поднеся его к лицу – она была немного близорука, и предохранитель нашла не сразу. – Будете агитировать вступить в ряды белов? Конечно, Вам легко…

– Это почему? – удивился Макарыч.

– Я так поняла, – сказала Таня, вновь наводя на Макарыча пистолет, – что судьба обошлась с Вами нескладно, и от людей ничего хорошего Вы не видели. Почему бы не отомстить Человечеству за сломанную жизнь?

Макарыч тихо засмеялся:

– А ты ведь в нашей команде, выходит, самая крутая. Сильна, вынослива, да и умна к тому… Ты права, милая, ой, как права. Жизнь была у меня, как у дворового пса. Меня били-колотили при дороге во кустах, проломили мою голову в семнадцати местах…

Ты думаешь, что я весь мир ненавижу, да, девочка? Наверно, так и должно быть, да вот не так. Были те, кто били, были те, кто предавали – а еще были те, кто любил, кто помогал. И знаешь, между первыми и вторыми разница подчас невелика. Ведь помочь могут из корысти, а ударить – потому, что самому больно.

Люди – слабые и несчастные, а мир – жесток и зол, и просто чудо, что кому-то в нем удается быть счастливым. Меня любила одна девочка – уже когда меня на поселение вывели, тоже из отсидевших, по малолетке. Отчима она грохнула, который ее насиловал, да еще и причинное место ему отрезала и… хм, не важно. Хорошая девочка, но на зоне туберкулез подхватила, и через пять лет у меня на руках угасла. А я нашел ее сына, от того самого отчима, пацан в детдоме чалился, ну, и помог малёхо в люди выйти. Пацан вуз закончил, недавно свадьбу сыграл…

– Зачем мы… зачем Вы мне это рассказываете? – спросила Таня, заметив, что ствол пистолета, направленного на Макарыча, предательски дрожит.

– Пытаюсь объяснить тебе, – сказал Макарыч, доставая новую папироску взамен докуренной, – почему я не хочу быть белом. Знаешь, я ведь в девяностых немного приподнялся, есть у меня и дом, и дельце малое – не мое, но деньги с него мне идут. Живи-не тужи. А я вот курю эту дрянь, хотя мог бы, как наш Македонский, доминиканскими сигариллами попыхивать. Как думаешь, почему?