Ба инь или сказки колокольчиков
Шрифт:
Жрец ушел, а Кан погрузился в тягостные раздумья. Он уже понял, как спасти Подлунную от драконов жаждущих крови, разве не сказал ему Царь Обезьян, что Дождь Забвения утоляет любую жажду? Но, три глотка! Всего три глотка осталось в сосуде. А сколько их потребуется для драконьих орд?
Кан отыскал среди роскошных вещей обычный темный плащ, накинул на плечи. Острым кинжалом разрезал заднюю стенку шатра и, незамеченный охранниками, выскользнул наружу. Мало кто спал в лагере в эту ночь. Погруженный во тьму лагерь, ибо, опасаясь привлечь внимание драконов, люди не жгли костров, шумел, словно горная река на перекатах. Сдавленные рыдания по погибшим, жалобное нытье о потерянном имуществе, трусливые бормотания
Весь лагерь обошел Кан, и сильнее драконьего пламени жгли его сомнения. Всего три глотка! "Надо посмотреть, - решил Кан, - надо все своими глазами увидеть"
Отыскав коновязь, Кан оседлал скакуна, показавшегося ему крепче остальных, и ударил пятками по крутым бокам. В последний момент различил он краем глаза человеческую фигуру в облачении жреца, но прянувший с места конь не оставил времени вглядеться пристальнее.
Долго, почти до рассвета мчался Кан по степи. И вдруг не стало слышно звона подков, потому что конь скакал по пеплу. А впереди показалось зарево, но не солнце это было, а отблески великого пожара, объявшего Подлунную.
В одном месте зарево было сильнее, и именно туда повернул Кан. Вскоре он оказался перед грядой невысоких холмов, за которыми ярче солнца полыхало пламя и слышался сильный гул, будто сталкивались обшитые кожей огромные камни. Конь вдруг встал, крупная дрожь сотрясала его тело. Кан спешился и осторожно поднялся на холм. Страшное зрелище открылось ему.
Просторная долина, окруженная холмами, была заполнена драконами так, что земли не было видно. Чудовища спали. Но, то один, то другой дракон вдруг принимался ворочаться, тогда его соседи пробуждались, и тут же начиналась короткая яростная схватка. "Они все еще безумны... Мама, мама, прости меня!" - подумал Кан.
Непослушными руками расстегнул он одежду, достал хрустальный сосуд и выдернул пробку. Заклубился туман в сосуде, вырвался наружу облаком и, помедлив, словно в раздумье, стал опускаться в долину, разрастаясь с каждым мгновением. Вот уже вся долина окуталась туманом, и стихли звуки сталкивающихся валунов, обшитых кожей, и погасло огненное зарево.
Кан заткнул пробку и попытался в предрассветном сумраке определить, осталось что-нибудь в сосуде или нет. Тут в совершенно безоблачном небе прогрохотал гром, и почудилось Кану, что это вовсе не гром, а хохот.
Показалось солнце, и под его лучами истаял Дождь Забвения.
Глазам Кана предстало неисчислимое драконье воинство, застывшее в полном молчании. Внезапно все драконы склонили головы, будто благодарили Кана. В следующий миг чудовища поднялись в воздух, и крылья их закрыли небо от горизонта до горизонта. Еще миг, и только блуждающие по степи пепельные смерчи напоминали о том, что было.
Однако, один дракон не улетел. Сужающимися кругами скользил он небу, пока не приземлился рядом с Каном. "Садись мне на шею, - сказал дракон, произнося слова по слогам, как только научившийся читать человек, - Я отнесу тебя домой."
О, этот полет Кан запомнил! Сердце его ликовало и пело. Он только попросил дракона пролететь над императорским лагерем, чтобы люди узнали, что беда миновала. А там уже и так все знали! Радостными криками встретили люди Кана, летящего на драконе. Сам император приказал вынести себя из шатра, чтобы приветствовать избавителя.
Дракон почему-то отказался лететь в деревню Кана, а ссадил его у дальнего горного озера рядом с хижиной старухи Вэй. "Ты всегда будешь у нас желанным гостем," - сказал дракон на прощание и, взмахнув крыльями, отправился на запад, туда, где в великом море живут на островах драконы.
Удивительно, но старуха Вэй словно ничего не слышала - и носа не показала из хижины. Будто к ней на озеро каждый день прибывают люди верхом на драконах. С трудом открыв перекошенную дверь, Кан заглянул в жилище колдуньи. Старуха Вэй лежала, укрывшись шкурами, и глаза ее сверкали безумием. "Ты принес?
– прошептала она, - Царь Обезьян дал тебе? Я знаю, что дал! Один глоток! Всего один глоток! У тебя ведь много, я знаю." "Это для Мон-У!" - Кан невольно прижал к телу хрустальный сосуд. "Иначе смерть от меня отвернется, - пробормотала колдунья и слезы потекли по ее щекам, накапливаясь в морщинах.
– Всего один глоток Забвения... прошу тебя..."
Старуха вдруг принялась рассказывать о своей жизни и ужас и отвращение наполнили сердце Кана. Стало понятно, почему смерть не торопилась забрать колдунью Вэй, которую все в деревне считали полубезумной, но безобидной знахаркой. "Теперь ты знаешь. Неужели ты не пожалеешь меня? Всего один глоток, даже полглотка..," - старуха больше не плакала, видно и этого утешения она не была достойна.
Кан представил, что он ушел, оставив старуху Вэй, бросил ее помирать вечно, чтобы так и не умереть совсем. Представил веранду своего дома и цветущие персиковые деревья, и Мон-У не в белых траурных одеждах и с распущенными рукавами... Представил и развязал платок.
В третий раз заклубился в сосуде туман и вырвался наружу, во второй раз в безоблачном небе прогрохотал гром, похожий на хохот, и в первый раз за многие-многие годы старуха Вэй улыбнулась счастливой улыбкой.
Хоронить колдунью Кан не стал. Завалил вход в хижину камнями и по узкой тропинке пошел, почти побежал к дому сестры своей матери.
А там никого не было. Разгар дня, все в поле. Кан уже собрался бежать на поле, как заметил сидевшую на полу в самом темном углу девушку необыкновенной красоты. Она тихо раскачивалась взад вперед и глаза ее были пусты.
"Кто ты?" - спросил Кан, но не услышал ответа.
"Кан, сынок, ты вернулся!
– раздалось от дверей, - Вот Мон-У обрадуется! Она с моим мужем в поле, а я тут соседке помогала. Их сейчас приведут, я уже послала к ним соседского мальчишку. Дай хоть обниму тебя. Ой, а наряд на тебе какой богатый, прямо императорский! Ну, рассказывай! Или нет, наших подождем. Ой, нет! Я от любопытства лопну!" Тетя тараторила и тормошила Кана, и то обнимала и смеялась, то вдруг принималась вытирать глаза рукавом. "Тетя, погоди, успокойся!
– сказал Кан, - Как мама?" "Хорошо. Лучше. Недавно о тебе спрашивала. А где, говорит, Кан, ужин ведь стынет, и Мон куда-то запропал... ой!" Кан вздохнул. "Ничего, тетя, я лекарство принес." "Правда?! Вот хорошо! Да чего они так долго? Пойти навстречу, что ли?" "Я, тетя, пожалуй, пойду, а ты оставайся. А что это за девушка в доме?" "Ох, горе! Она из города. Ее отец наш, деревенский, сапожник Ли, помнишь? Хотя, откуда, тебя еще не было, когда он в город подался. А это дочка его. От городской женщины, - тетя поджала губы, - На город-то драконы напали, а нас Боги-Близнецы уберегли. Всю ее семью сожрали, и отца, и мать, и братишку. Ее одну не тронули, а может не заметили. Такое вот горе. Но это не она рассказала, она и не говорит вовсе. Добрые люди, что ее привели, рассказали. И правильно, что привели, зачем ей теперь в городе оставаться, да и города того почти нет - все драконы пожгли. Слава Богам-Близнецам, что нашу деревню уберегли и драконов прогнали. А девчушку я приютила, будет нам с мужем вместо дочери, своих-то нет... Да и с сестрой моей, твоей матерью, они сдружились. Сядут рядом и молчат..." Тетя совсем расплакалась. Кан неуклюже обнял ее, утешая. Да так и простоял до прихода матери.