Baba Doca
Шрифт:
– Я сама поняла. Когда увидела, что кожа воняет хлорофосом. Мне Недов все рассказал. Перечислять еще твои проделки?
Василий не ответил. Опустил голову, глубоко вздохнул и выдохнул:
– Все, мама. Все понял. Непутевый я человек. Ни на что не способен. Даже пьянку бросить не могу. Доведется на крайность пойти.
– 33-
Через два дня Василий покинул родной дом. Как сквозь землю провалился. Одни говорили, что видели его в районном центре, другие - что сел на какой-то рейсовый автобус... Ккак бы то ни было, но семья осталась без мужа и отца.
На
– Мама, я устроилась на работу. Завтра выхожу...
– На какую работу?
– поразилась баба Доца.
– А за детьми кто будет ухаживать?
– Я устроилась в школе уборщицей. Буду работать на пол ставки, только до обеда. А за детьми пока дедушка посмотрит, потом вы... Как-нибудь уладим. Извините, но больше не могу сидеть на чужой шее. Был бы Василий...
У бабы Доцы язык не повернулся возразить снохе. Молча повернулась и прошла в спальню, где висела икона спасителя.
– Боже ты наш милостивый, - перекрестилась перед иконой. Что мне теперь, Боже, делать: овец ли пасти, борщ ли варить, детей ли на горшки садить? Верни мне, Боже, сына, верни, пожалуйста!.. Пусть будет, каким был, трезвый или пьяный, но верни!..
Керана догадалась, что свекровь обиделась и прошла следом за ней:
– Мама, да не волнуйтесь вы так сильно. Все образуется. Знаете, что я надумала? Давайте купим деду велосипед. На велосипеде он сможет пасти. А вы останетесь с детьми.
Идея понравилась, купили деду велосипед. Новый, хороший велосипед, с двумя скоростями, багажником... Но вот беда: оказалось, дед управлять велосипедом не умеет. Научить его взялся Ванчо. Вначале было все хорошо, но когда дед попробовал самостоятельно прокатиться по улице, так возгордился и возрадовался, что врезался в телеграфный столб и вывихнул ногу.
– 34-
Керана ушла на работу, Ванчо и Марийка - в школу, баба Доца вынуждена была пойти с овцами. Дед Дечо остался с близнецами. Пока дети спали, он тихонько покинул спальню и вышел во двор. Походил по двору, разминая больную ногу, прошел в огород. Здесь, на старой абрикосе висела ослиная шкура.
На летнем солнце она так высохла, что стала похожа на лист фанеры. Дед попытался ее снять, но она как будто вросла в ветку. Каждый день дед приходил сюда, чтобы помянуть бедного Марко, пожаловаться на нелёгкую жинь. Сегодня он много рассказывать не стал, сказал только, что больная нога еще не выздоровела, а здоровая уже начала болеть, и теперь не известно, какая нога быстрей выздоровеет - больная или здоровая.
Только завершил дед беседу с кожей, откуда-то со двора послышался звонкий детский голос:
– Деда! Пешо не дает мне месить тесто.
От ужаса дед чуть с ног не свалился. Он только теперь вспомнил, как Керана, перед тем как уйти на работу, попросила его размесить тесто, из которого после обеда собиралась испечь блины и булку хлеба. Подпрыгивая на здоровую ногу, дед помчался к хате. Открыл дверь кухни и ахнул. Пешо, одетый в чем мать родила, сидит в кадушне с тестом, месит руками и ногами тесто и не дает братику подойти близко, швыряет
– 35-
Никогда не думала, что работа не только утомляет человека, но и просвещает. Не год и не два живу на белом свете - и молодой была и старой - но только теперь поняла, что женщина лучше всего думает, когда лежит на спине. Как я сейчас: а что делать? Настал обед, пригнала овец на речку, они напились и полягали... А мне что делать? Легла и я. Навзнич легла, лицом к небу. Лежу на травке, дышу свежим воздухом, пропитанным запахом трав и гляну, как небольшое облачко, похожее на белого ягненка, движется по небу.
Лежу я, лежат и овцы, изнывая о жары. Изнывают потому, что не приходит им в голову лечь в тени огромной шелковицы, растущей в двадцать шагах от берега.
Так и мы люди: видим, где хорошо живется, а как дойти до него, сообразить не можем.
Лежу, люди добрые, и думаю, что я, хоть и человек, но намного глупей овцы. Овца окотилась, остригли ее, выдоили - и свободна. А я горемычная, целый живот пытаюсь сделать что-нибудь хорошее для людей, и ничего из этого не получается. Может, когда-то и оценят мой труд, но не сейчас, а когда подохну. С покон веков заведено так, что человека хвалят, когда его не станет. Вероятно потому, что люди грешат. Много грехов и я на своем веку натворила. Но самый большой грех в том, что одного ребенка из дому выгнала. Страдает бедняга где-то на чужой чужбине. Василий, сынко Василий, вся слезами истекла с тех пор как уехал. За что, Боже, такие тяжелые испытания назначил моему сыну? Один он ли любит выпить? Один он ли блудит? Федора Никифорова четвертого мужа променяла, ни одного ребенка не родила и - ничего. Никакой божей кары на нее нет. Говорят, и она любит ложиться навзнич как и я. Ой, Боже мой, что за мужчина приближается к реке? Надо встать: пади знай, поймет ли, почему лежу на спине?
– 36-
Прошло лето, а от Василия никаких вестей. Село гремит от сплетен. Одни говорят, что помещался, куда-то заехал и не знает, как вернуться, другие предполагают, что заболел и лежит в какой-то больнице, третье утверждают, что с какой-то неженатой молодухой за границу уехал.
Нелегко было бабе Доце слушать людские пересуды, еще тяжелей приходилось Керане. В непростое кризисное время одинокой женщине, трудно было содержать четырех детей. Трудно было всей семье, всем домочадцам.
Но никто сдаваться не собирался. Вскоре у деда наладилась нога, он овладел техникой вождения велосипеда и самостоятельно пас овец. На плечах бабы Доцы по-прежнему лежало руководство семейством: собирать от хозяев плату за овец, от надоенного молока делала брынзу и продавала на базаре.
В один прекрасный день дошли слухи, что в соседнем районе проводится большая межрайонная ярмарка. Баба Доца смекнула, что на такой ярмарке можно с успехом продать брынзу. Села на рейсовый автобус и поехала на ярмарку, в село Новая Ивановка. Брынзу продала и пошла бродить по ярмарке, ради любопытства осматривать продаваемые товары. Бродила сколько бродила и вдруг увидела Василия. Увидела не спереди, а как-то сбоку, и для большего убеждения крикнула: