Баба Люба. Вернуть СССР. Книга 1
Шрифт:
– А она точно дома? – наобум спросила я, плохо представляя, кто это «она».
– Конечно дома! – категорично заявила бдительная соседка, тряхнув головой так, что помпончики у висков весело запрыгали. – Я всех вижу, кто, куда и когда вышел или пришёл. Мимо меня мышь не проскочит!
Из квартиры повалил ещё более едкий смрад пополам с дымом.
– У вас что-то там подгорает, – промямлила я, смаргивая слезу.
– Ох ты ж божечки мои, – всплеснула руками старушка и ломанулась в квартиру. Но дверь не закрыла.
Изнутри донеслось сдавленное оханье, что-то грохнуло, звякнуло,
Так как мне всё равно деваться было некуда, я продолжала стоять в ядовитых миазмах и торопливо жала, жала на безответную кнопку. Звонок отвечал обиженным трезвоном изнутри, но дверь открывать мне никто так и не спешил.
Минут через пять старушка опять высунулась из двери:
– Слышь, Любка, – сказала она мне сварливым голосом, – ты это… урину… в смысле мочу – мне сегодня пособирай. Возьми таз и туда ссы. И твои пусть тоже. А то вишь какая история, заболталась я тут с тобой. Вот моя моча и сгорела. Вся суточная порция.
Она горестно вздохнула.
– И вы что, будете чужую мочу пить? – удивилась я.
– Это же лекарство, – пояснила мне, словно дурочке, соседка, – очень хорошо от поджелудочной помогает. И для селезёнки полезно. И главное – профилактика геморроя.
– Где это вы такой ерунды набрались?
Мне, конечно, нужно было промолчать и не лезть со своим особо ценным мнением, но и стоять в стороне, видя, как человек добровольно гробит своё здоровье, я не могла. Да и вонища опять же на весь подъезд.
– Да вот! Сейчас покажу! – воскликнула старушка и опять резво скрылась в квартире.
Через время она вернулась, сжимая в руках изрядно замусоленную брошюрку, перепечатанную на пишущей машинке с вклеенными черно-белыми фотографиями.
– И что? – брать это в руки я поостереглась.
– Вот же книга! – сообщила соседка. – Там всё написано. Всё рецепты и пояснения.
– Это не книга, это какая-то самодельная распечатка, – покачала головой я, – мало ли что там напишут.
– Может, и распечатка, – обиделась на моё недоверие старушка, – но зато это авторитетные профессора, между прочим, писали!
– Какие профессора? – прищурилась я. – Назовите конкретные фамилии и институты, где они работают?
– Это же британские учёные! – старушка сообщила мне это таким тоном, словно тот австралийский зоолог, который впервые сфотографировал редчайшую крысу Вангуну и решил, что сделал переворот в мировой науке.
Мне захотелось рассмеяться. Или выругаться.
Вот всегда было жаль всех этих дураков, которые лечатся всякой опасной ерундой, а потом скоропостижно умирают от гангрены и сепсиса. К примеру, пьют от гастрита настоянные на водке мухоморы и сразу едут кукухой. Или мажут раны керосином или дёгтем. Я когда-то знала одну даму, которая сожгла себе всё лицо, сделав в домашних условиях маску из свежевыдавленного сока чистотела и чеснока. Но это всё просто опасно, а вот пить мочу в моём представлении о народной медицине – это уже за пределами добра и зла. Мерзость какая!
– Слушайте, ну зачем вам эта уринотерапия? Вот, смотрите, что у меня есть! – я вовремя вспомнила о газете и помахала перед старушкой. – Между прочим, Чумак прямо с утра в типографии заряжал. Помогает не только от геморроя. Вы лучше
– Да ты что! И ты молчишь! – возмутилась старушка и резво сцапала у меня газету. – Я очень сильно Чумака уважаю. Даже больше, чем Кашпировского. Пойду тогда лечиться…
Дверь её квартиры захлопнулась, а я со вздохом нажала кнопку звонка опять.
За дверью противно затильнькало, и наконец дверь распахнулась.
Открыла взъерошенная девчонка лет пятнадцати в растянутой, когда-то белой футболке, мельком глянула на меня недобрым взглядом и, ни слова не говоря, ушла обратно.
Мне ничего не оставалось, как последовать внутрь.
Я сделала шаг через порог, ещё не понимая, что с этим шагом вся моя жизнь безвозвратно изменилась.
Глава 3
Дверь захлопнулась с глухим насмешливым стуком, и я аж вздрогнула. Сняла пуховик и повесила на свободный крючок захламлённой донельзя вешалки. Туда же отправился и берет. Сумку поставить было негде – всё пространство оказалось щедро завалено обувью, начиная от сапог и ботинок и заканчивая кокетливыми босоножками с бантиками.
М-да… для полного комплекта нужны коньки и ласты.
Сделала проще – сдвинула ногой всё это обувное богатство и поставила сумку. Хоть там и барахло, но тяжёлая, зараза. Я уже аж рук не чувствую.
Дальше я уселась на стоящую рядом табуретку, предварительно смахнув какие-то сумки, сумочки, шапки и прочую чепуху на пол. Сняла сапоги. Ноги отекают, и трудновато уже долго ходить в сапогах.
Вздохнула.
Хочешь не хочешь, но нужно идти знакомиться с жилплощадью и её обитателями.
Квартира оказалась двухкомнатной. Узкий тёмный коридор, как я уже упоминала, был загромождён всевозможным барахлом. Даже торшер там зачем-то стоял.
Ладно.
Дальше я заглянула попеременно во все комнаты и на кухню.
Спальня, в которой, очевидно, обитала я, была небольшой, точнее очень маленькой. Туда вмещался только допотопный шкаф, наверху которого была сбитая из реек антресоль, задёрнутая шторкой из розовой атласной ткани. Сложенный продавленный диван, рядом стул и маленькая тумбочка, на которой одиноко громоздился пузатый будильник – вот и вся скудная обстановка. Стены были оклеены линялыми обоями в цветочек, да ещё висел большой календарь с улыбающейся Аллой Пугачевой с букетом роз. На календаре была крупно дата – 1992 год.
Я опять вздохнула.
Таки попала я на тридцать два года назад.
Я вконец расстроилась. Ну вот почему нельзя было попасть, скажем, в начало восьмидесятых? Я бы успела устроиться, поднакопила деньжат, а потом, до девяносто первого, рванула бы куда-то в Таиланд. А что, вполне нормальный сценарий.
А так девяностой второй – самый худший год. Хуже него только девяносто третий, девяносто четвёртый, девяносто пятый и так далее.
Кухня тоже особого восторга не вызвала: грубая плитка до середины стены, дальше побелка, газовая плита, мойка, рядом старый, крашенный белой краской кухонный буфет. Стол и пару табуреток. Небольшой громкий холодильник. И всё это пространство было обильно заставлено грязной посудой.