Баба Яга и ее внучки Ягобабочки (сборник)

Кузьмин Лев Иванович

А на расставанье они Ване сказали:

– Во-первых, не забывай, Ваня, к нам в гости даже и без новых, обещанных лукошек заходить… А во-вторых, ступу-то Бабе Яге надо бы как-то всё ж вернуть. Иначе получается – мы тоже вроде бы как бы немножко бессовестные…

На это Ваня ответил:

– Будет исполнено! Ступу вернуть легче лёгкого. Её лишь направить

метлой туда, куда надо, – и она улетит сама собой. А в гости я к вам приду всё-таки с лукошками. С новыми да расписными. Ведь если дурак что пообещал, то и должно свершиться въявь!

На том Маша, Даша с Ваней-дурачком временно и расстались.

А что было после в избушке-поскрипушке, рассказывать, наверное, и незачем.

Хотя почему же – незачем? Ведь, должно быть, всем охота знать, как стала Баба Яга теперь без Ягобабочек поживать.

А поживать она стала сперва очень трудно.

Разбойничий табачок кончился быстро, денежки она, слетавши в ступе раза два на базар, издержала ещё быстрей. И вот сидит снова одна-одинёшенька, из горячего самовара пустого кипяточку себе наливает, про себя вздыхает:

– Что дальше делать?..

И тут увидела позабытые в уголке лукошки девчушек. Увидела, затылок почесала, говорит:

– Сколь умом ни крути, а никакого иного антиресу мне теперь не придумать, как самой ягоды в эти лукошки собирать! Собирать да ими торговать… Благо, малины-то вокруг избушки в лесу видимо-невидимо!

Как решила, так и поступила. Наберёт ягод полные лукошки, сядет в ступу, к торговому селу поближе подлетит, ступу спрячет в кустах и шагает к базарным рядам. Лукошки с ароматным товаром там выставит на самом на виду и цену за свой товар назначает маленько подешевле, чем у ягодников прочих.

И торг у неё идёт на славу!

И сама она от удачи да оттого, что курево забросила, так вся и улыбается, так вся и светится румянцем. И на базаре никто её Бабой Ягой не зовёт, а все называют именем другим.

Называют так, как окрестил её нынче тот знакомый купец-молодец. Увидел он её со сладким товаром-малиной, увидел, какая она вдруг стала приветливая, вальяжная, да и сам шляпу перед ней приподнял. Приподнял, поклонился и на весь базар громко сказал:

– Ну, теперь ты у нас никакая не Баба Яга, теперь ты у нас – Баба Ягодка!

На вольном просторе

В деревеньке под названием Тёплые Лопушки жила-была вместе с родителями девочка Манюшка.

Родители от зари до зари в поле работали, а Манюшка с братцем нянчилась. Братца звали Егоркой, и был он совсем маленький. Он ещё ни ходить, ни разговаривать не умел.

Манюшка поутру кашей с молоком братца накормит, щёки ему ладошкой утрёт, а потом из высокой

люльки кое-как, через край, его вытащит и обязательно скажет:

– Ну и тяжеленный ты у нас! Прямо не Егорка, а Пуд Иванович… Пойдём-ка, пойдём, Пуд Иванович, на солнышко.

И вынесет Егорку во двор, усадит там у крыльца на мягкую траву-мураву.

– Дальше мне тебя не унести. Здесь погуляем, как мама наказывала.

Да только что это за гулянье: всё во дворе да во дворе, каждый день на одном месте! Егорке, пока он маленький, конечно, и тут не худо, а вот Манюшке скучно. Ей дальше охота. На улицу, за деревню. На весь на вольный простор.

И всё думала она, как бы сделать так, чтобы её желание сбылось. И вспомнила про деревянную тележку. В той тележке Манюшку самою когда-то отец с матерью катали. Она тележку под крыльцом нашла, пыль с неё смела, усадила тяжёленького Егорку в крепкий кузовок.

– Теперь нам обоим хорошо! Теперь я будто лошадка, а ты будто кучер. Поехали!

И они поехали.

Катится тележка по улице, самодельные колёсики скрип да скрип, белая голова Егорки над кузовком торчит.

А деревенские люди, старые да малые, те, которые и в добрую и в худую погоду завсегда дома, из окошек смотрят, кричат Манюшке:

– Ты куда это наладилась? Завёртывай с братцем к нам.

А Манюшка отвечает:

– Нет! В доме-то мы и во своём насиделись. Мы поехали за деревню, за околицу, на весь на вольный простор.

Тогда старые люди принимаются пугать:

– Худо сейчас за околицей, за деревней. Там жара, тишь и никого нету. Там только страшная птица-полудница летает, она вас утащит.

А Манюшка и опять машет рукой:

– Не утащит. Мы с Егоркой не боимся никого, мы бедовые сами!

И вот они едут всё дальше и дальше. Деревенька Тёплые Лопушки за колосьями ржи скрылась, густая рожь повдоль пыльной дороги стеной стоит, не колышется, и никого кругом нет.

Не видать в знойном небе и страшной птицы-полудницы.

– Зря нас, Егорка, пугали. Сейчас вот проедем немного, и начнётся вольный простор. Я знаю, мне отец сказывал.

И тут рожь ушла в одну сторону, дорога – в другую сторону, и очутились они на зелёной лужайке, на высокой горушке.

Далеко внизу темнеет меж кустов речной омуток, в нём быстрые молнии рыбок, а за этим омутком, за речкой такое луговое раздолье, что захватывает дух.

– Вот туда нам, под горушку, за речку, и надо бы, – говорит братцу Манюшка, – да боюсь, мне тебя обратно кверху не вкатить… Только нам ведь неплохо и тут!

Что правда, то правда. Над речкой на лужайке, на высокой горушке, весело, свежо. Под тележкой у Егорки кузнечики гремят. Почти по-над самой землёй береговые ласточки вьются. С цветочка на цветок перелётывают мотыльки.

А цветы – жёлтые купавки, клевер малиновый, синие колокольчики – такие яркие, что маленький Егорка лишь завидел их, так сразу в кузовке своём радостно и заподпрыгивал.

– Потерпи! – сказала Манюшка. – Потерпи чуть-чуть! Колокольчики тебе ни к чему: ты их в рот потянешь, а лучше я тебе насобираю земляники. По ополью, по траве она, смотри, какая крупнющая.