Баба Яга и ее внучки Ягобабочки
Шрифт:
И Манюшка стала собирать спелую землянику. Правой рукой берёт, в левую пригоршню складывает.
Складывает и на братца оглядывается. А как новую ягодку в высокой траве заметит, то сорвёт её и ласково крикнет:
— Ау, Егорка, ау! Не бойся, я тут.
Егорка думает, что это сестричка затеяла с ним такую игру в прятки, сам у себя в кузовке подпрыгивает ещё пуще, сам пробует тоже сказать:
— Агу-у… Агу-у…
И вот отходит Манюшка шаг за шагом всё дальше, на братца оглядывается всё реже, лишь голос ему подаёт
Опять аукнула и — опять не услышала.
«Заснул, что ли?»— подумала Манюшка и выглянула из травы.
А как выглянула, так ягоды из горсти у неё все на землю и просыпались.
Нет на том месте тележки с кузовком, нет на том месте братца Егорки — отвечать там Манюшке некому.
«Неужто птица-полудница пронеслась?»— обмерла Манюшка и кинулась туда, где только что стояла тележка.
Но стояла-то она раньше на краю лужайки, над омутком, над речкой, и когда Манюшка заглянула вниз, то и совсем заплакала:
— Ой, да что это я наделала!
Ой, сама я во всём виноватая!
Без пригляда оставила братика,
И, видать, покачнулся с тележкой он,
Да и съехал под горочку в реченьку…
Вон и прямо следок в омуток,
И волна оплеснула песок!
Сбежала Манюшка на этот песок, встала на колени, смотрит в воду.
А там, под водой, и следа уж нет, там только играют меж чистых камушков пескарики да усатый рак куда-то не торопясь ползёт.
— Рак, рак! — позвала горестно Манюшка. — Куда девалась тележка с братцем? Сползай туда, где поглубже. Посмотри, нет ли там Егорки…
Хмурый рак и усами не повёл, пополз дальше по своему делу.
— Пескарики, пескарики! — взмолилась Манюшка. — Занырните вы на самую глубину! Поищите братца!
А пескарикам хоть бы что, играют себе, меж камешков в светлой воде вьются, будто не слышат.
Тогда Манюшка всей речке кричит, просит её, уговаривает:
— Расплеснись, речка, на две стороны! Верни мне Егорку! Я тебе за него что хочешь отдам!
Но и речка молчит. Бежит она, меж ракитовых кустов струится и даже в ответ не плеснёт уж волною.
И не знает Манюшка, что делать теперь. Села на песок, слёзы платком утирает, кается:
— Плохо я за братиком смотрела, ухаживала плохо. Даже Пудом Иванычем обзывала… Вернись он теперь, я бы его и с рук не спустила, как бы мне ни было тяжелёхонько… Да поздно теперь каяться. Видно, придётся мне и самой в речку нырять.
И только она так сказала, только поднялась, чтобы в речку зайти, а сверху, с ракиты, вдруг голос раздаётся:
— Не выдумывай, не выдумывай! Не к чему… Не утонул твой Егорка. Говори скорей, что за него дашь. Что речке за него обещала?
И спрыгнула на песок перед Манюшкой Сорока-Белобока, Длинный
— Что дашь? Что дашь? Говори быстрей!
— Да всё отдам! Всё! — обрадовалась Манюшка. — Если хочешь, в няньки к твоим сорочатам пойду!
— Нянька нам не нужна, — стрекочет Сорока, — мои ребятки давно по лесу разлетелись. Подари мне лучше платок. Я стара становлюсь, мне солнцем голову напекает.
— Бери! — торопится Манюшка. — Бери, да сказывай про Егорку. Где он?
— А вон там… — показывает крылом Сорока. — Плывёт вниз по речке, как на кораблике, в своей деревянной тележке. Если не догонишь, в море унесёт.
Охнула Манюшка, помчалась по берегу. Сорока платок на голову повязала, впереди Манюшки летит, путь указывает.
Да только Сороке по воздуху — легко, а Манюшке по земле плохо. На пути буераки, шиповник, крапива.
Изожглась она вся, искололась на бегу, а быстрой речки ей всё равно не перегнать.
И опять заплакала было Манюшка, да тут на пути жаркий малинник, из малинника Медведица вылезает. Большая, косматая, вся пасть измазана ягодами.
Манюшка и перепугаться не успела, Сорока сразу к Медведице:
— Выручи, выручи! Помоги речку обогнать. Манюшка тебя чем-нибудь отдарит.
— Чем? — проворчала Медведица. — Я у неё ничего не вижу.
— А передничек? — говорит Манюшка. — Хочешь, передник свой подарю?
Взяла Медведица передник, не спеша примерила, говорит:
— Мал!
А потом подумала, подумала, за ухом почесала, опять подумала, да и согласилась:
— Ладно. Сойдёт. Я его дочке Малашке отнесу, ей передничек придётся впору. Садись, Манюшка, верхом, поскакали обгонять речку.
Села Манюшка на Медведицу, ухватилась за нечёсаный загривок, и понеслись они вдоль берега по кустам, по чащобам, по буеракам так быстро, что Сорока погналась, погналась было за ними, да и опустилась на ёлку, протрещала вслед:
— Дальше одни скачите! Мне невмочь.
Косолапая Медведица ломится через лес, Манюшка пригибается, чтобы её сучками не сшибло, всё поглядывает туда, где за тёмными деревьями речка блестит, и всё просит:
— Скорей! Скорей! А то Егорка в синее океан-море уплывёт.
И вот лес кончился, впереди опять просторные луга, и речка разлилась таким широким плёсом, что почти не видно второго берега. Но виднеется там, на самой середине, светлое пятнышко, и похоже, что это Егоркин кораблик-тележка и есть.
— Матушка Медведица, — просит Манюшка, — ты меня сквозь чащи лесные пронесла, через овраги перенесла, так перенеси и на середину речки. Помоги пригнать Егоркин кораблик к берегу.
— Нет. Всё. Уморилась! — отвечает Медведица. — Поплетусь к дочке Малашке, понесу ей передник. Дальше за подмогой обращайся к дядюшке Журавлю. Вон он, долговязый, востроносый, расхаживает по лугу во своём сером да окоротелом пиджачишке.