Бабье лето

Уэбб Пегги

Болтон улыбнулся. Именно на такое начало он и надеялся. Никто не мог остаться равнодушным к подобной красоте, а уж писательница тем более. Он рассчитывал на проницательный ум Вирджинии, который подскажет ей место человека в природе. Следующим союзником должно было стать ее сердце.

– Вон мой дом, – показал он на простое двухэтажное здание из камня, дерева и стекла, почти неразличимое среди скал. Поблизости не было никакого другого дома. Куда ни глянь – горы да леса и еще небо и солнце, кроваво-красное солнце, ищущее убежище за западными склонами.

– О, Болтон… Я очарована, – в восторге прошептала Вирджиния.

– Постараюсь, чтобы это не прекращалось. Никогда, – обещал Болтон, не сводя с нее сияющих глаз.

Этой ночью они спали, прижавшись друг к другу под стеганым пуховым одеялом. Когда утром солнце заглянуло в дом сквозь световой фонарь в крыше, они неторопливо занялись любовью, потом упаковали снаряжение и отправились в горы.

– Я чувствую себя так, будто сбежала с уроков в школе, – сказала Вирджиния. – Я никогда не исчезала надолго. А что, если кому-то потребуется нас найти?

Место, которое он выбрал для стоянки, оказалось усыпанной листьями площадкой высоко в горах, со всех сторон защищенной от ветра вечнозелеными деревьями, сквозь кроны которых едва просвечивало небо. С подветренной стороны скал прятался вигвам – он был точь-в-точь как у его предков.

– Не беспокойся. Келли знает это место. – Он притянул Вирджинию к себе. – Сейчас я единственный, кому ты требуешься, Вирджиния.

– Я здесь, – прошептала она. – Потребуй меня, Болтон.

Они привязали коней, на которых приехали, вытащили из его рюкзака одеяло, раскрашенное в ярко-красные, синие и желтые цвета.

– По обычаю моего народа, воин, накрывший девушку своим одеялом, делает ее своей. – Он накинул одеяло на плечи Вирджинии и снова притянул ее к себе.

Вирджиния почувствовала слабость в коленках. Никогда раньше не встречала она мужчину, вытворявшего с ней такое. Один взгляд Болтона – и она таяла. Продлится ли это десять лет? Пятнадцать? Двадцать?

В соснах пел ветер, заставив ее забыть обо всем, кроме этой необузданной и вместе с тем ласковой музыки.

– И все? – прошептала она.

– Есть кое-что еще, – сказал он.

– Расскажи мне, – попросила она.

– Лучше я тебе покажу, – предложил он.

Расстелив одеяло на земле, он медленно раздел ее, а потом встал на колени лицом к ней, держа ее руку в своей.

– Дотронься до себя, Вирджиния. Покажи мне, чего ты хочешь, – проговорил он.

– А ты? – спросила она.

– Я сделаю то же самое, – обещал он.

– Здесь, – сказала она, дотронувшись до груди пальцами легкими, как перышки. Его глаза были прикованы к твердому розовому соску; он медленно наклонился и взял его в рот. Вирджиния прогнулась назад и застонала.

Не отпуская ее руки, он сосал до тех пор, пока она не достигла экстаза.

– Что еще, Вирджиния? Где ты хочешь? Что ты хочешь? – спрашивал он.

Ее пальцы заскользили по плоскому животу, приблизившись к мягким вьющимся волоскам. Когда он наклонился, она зарылась пальцами в его волосы и притянула его к себе. Его язык был нежным и мягким, горячим и требовательным. Она снова достигла экстаза… а затем снова.

Ветер подбадривал их своей необузданной песней, солнце опаляло их, будто огнем. Оковы цивилизации понемногу спадали, и Вирджиния превращалась в дитя природы – первобытное, неистовое, непосредственное.

Ее ноги дрожали от сильного желания, и когда она не могла уже ни о чем другом думать, Болтон прикоснулся к себе.

– Возьми меня, – просила Вирджиния. – Возьми меня.

– Я беру тебя, Вирджиния, – сказал он.

Его руки были крепкими и уверенными. Время и место потеряли для Вирджинии всякое значение. Для нее не существовало ничего, кроме ощущений… его кожи – бархата поверх стали, – его свежего запаха, его острого сладкого вкуса. Она коснулась языком его напряженной плоти…

Он изливал свою душу в потоке древних слов – слов поэзии и страсти. И когда эта утонченная пытка стала невыносимой, он распростер ее на одеяле и вошел в нее.

– Подобно дождю, насыщающему землю, я пролью в тебя свое семя, орошу тебя своей влагой, пропитаю своей водой так, что при каждом шаге, при каждом движении, при каждом вздохе ты будешь знать, что я наполнил тебя.

Он медленно отстранился от нее, а она просила:

– Пожалуйста, Болтон… Пожалуйста…

– Здесь, в горах, я укрыл тебя своим одеялом, отдал тебе свое семя, и ты будешь моей, Вирджиния, только моей, теперь и навсегда, – говорил он.

– Да, – прошептала она. – Да, да, да.

Она почти потеряла голову. В эти мгновения она не желала никаких слов; она желала лишь чувствовать его в себе, раствориться в нем и позволить ему увлечь ее в это пьянящее, волшебное путешествие к звездам.

– Ты моя, Вирджиния, моя, – шептал он.

Их путешествие затянулось далеко за полночь, а когда оно закончилось, Болтон завернул Вирджинию в одеяло и внес в вигвам.

Вирджиния мгновенно уснула. Когда она проснулась, Болтон сидел, скрестив ноги, на одеяле и наблюдал за ней.

– Ты хорошо спала, Вирджиния? – спросил он.

– Я даже не пошевелилась. – Она зевнула и потянулась. – Должно быть, это горный воздух. Нужно запечатать его в бутылки и взять домой.

– Может, дело в чем-то большем, чем горный воздух? – вслух рассуждал он.

Он смеялся, и она засмеялась вместе с ним.

Да, дело было в чем-то большем, чем горный воздух. Ощущением покоя, удовлетворения и абсолютной правильности всего происходящего она была обязана Болтону. Вокруг них перекликались птицы, и ветер пел нежную утреннюю песню. Но внутри них звучала другая мелодия. Вирджиниия знала имя музыканта и название песни – это ее сердце пело о любви.