Бабочка на ладони
Шрифт:
— Ужастик, пожалуйста. — Себастьян сзади обхватил Розу за талию.
Боже, какая у нее фигура!
— Мелодраму! Сегодня наша очередь выбирать, только мелодраму!
— Детектив! Девушки, не будьте эгоистками!
— «Настоящая любовь», «Человек в огне», «А теперь не смотри», — громко читала Роза. «Нет» и «да» звучали вперемешку.
Роман присел на ручку кресла Бубы:
— Можно?
— Тебе все можно, — ответила Буба и подвинулась в сторону.
— Смотри не раздави ее. Она ведь как букашка. Об этом и Кшись говорил.
— Скорее, как бабочка.
— Кшись, я от тебя далеко. Твой яд до меня не достает.
— Я только хочу напомнить, что, пока бабочка вылупится из куколки, пройдет немало времени. А есть ведь еще и стадия гусеницы. Пока суд да дело, тысячу гектаров леса успеет сожрать.
— «Обманутые сердца», «Невинные с грязными руками», «Дочь президента», «Американский президент», — неутомимо продолжала Роза. — «Крестный отец»…
— Да, да, — закричали все сразу.
Роза вставила диск и вернулась на диван. Себастьян сел рядом с Кшиштофом и хлопнул его по плечу.
— Боевик, по-нашему вышло, — шепнул он тихонько.
— Вот видишь, сами выбрали мелодраму, надо только позволить им отобрать то, что мы, женщины, заранее присмотрели, — сказала Роза на ухо Басе. — Это лучший фильм о любви из всех, что я видела.
Когда Аль Пачино замер как громом пораженный при виде сицилианки, Буба легонько коснулась колена Романа:
— И ты бы не прочь так, правда?
Роман подумал, что у Бубы дар читать в чужих душах. Ведь ему и вправду сделалось грустно при виде этой сцены. Однажды в солнечный день вышел Аль Пачино на прогулку в маленькой деревушке на Сицилии — и столкнулся с вечным волшебством, и понял, что это его судьба. С ним, Романом, никогда не произойдет ничего подобного.
Он согласно кивнул, Бубе он доверял всецело. Она много чего знала про него смешного, но никогда не проговорилась ни словечком.
Ни в тот вечер, ни в следующий Бася не спросила у Петра, что это за женщина выходила из их общей машины. Бася просто забыла об этом. Когда они (слегка навеселе) вернулись домой, у нее хватило сил только на то, чтобы худо-бедно умыться и рухнуть в постель. Петр опоздал с объятиями — жена уже крепко спала.
Я двигаюсь тихо и неслышно закрываю дверь лифта. Моя соседка по этажу, как только улавливает движение на лестнице, наверняка сразу же припадает к глазку. Как видно, у нее зоркие глаза, ведь она вечно в темных очках, словно генерал. Я спиной чувствую ее взгляд, когда бесшумно закрываю и открываю свою квартиру, он просто пронзает насквозь как ее дверь (двойную металлическую), так и мою (массивную деревянную).
Выходя на лестничную площадку, я стараюсь ничем не привлекать ее внимания, но лифт вызывают на первый этаж, и кабина с металлическим скрежетом трогается вниз.
Точно: не успеваю я захлопнуть свою дверь, как открывается соседкина, я отчетливо это слышу. Наверное, на тетке всегдашнее розовое трико, обтягивающее ягодицы. Лет ей, пожалуй, за шестьдесят, и я представляю себе, как она оглаживает свои телеса перед зеркалом — такое тело требует заботы…
Не хочу дожить до шестидесяти, и гладить себя по телу, и дни напролет проводить у глазка… Я выхожу и вхожу потихоньку, никому меня не застать врасплох,
а она пялится в свой глазок, кто к кому идет, к ней-то никто не ходит, и чуть что — приоткрывает дверь,
а мне незачем,
ведь ты ко мне так и так не придешь.
Ну вот, еще три часа — и я дома. После двух лет отсутствия. Какие неудобные кресла в самолете!
Ничего, пару часов можно и потерпеть.
— Пани Юлия, для вас заказное письмо, почтальон принес, а я получила, возьмите, пожалуйста.
Я протягивала руку за конвертом. Неужто целых два года прошло?
— А письмо-то из Лондона. — Женщина в синем свитере медлила, пожирая конверт глазами.
— Спасибо, — говорила я, вырывала у нее из рук весточку от тебя, улыбалась и входила в свою квартиру.
Белый конверт. А в нем ты.
Еще немного. Еще минутка. Или сколько там времени пройдет, пока я сломаю печать…
Forgive те, please, I'm so sorry…
Пойми же, девочка моя, толку из всего этого не будет.
— Извините, что вы будете пить?
— Спасибо, ничего.
Стюардесса перемещается дальше, с той же теплой улыбкой наклоняется над пассажирами следующего ряда.
— I will never let you go away, [4] — шептал он мне, и я знала, что это правда, ведь «никогда» — это нечто вечное, незыблемое, против него не попрешь. Не будет толку? Ну и пусть, зато в его руках я словно птица.
4
Я никогда не отпущу тебя (англ.).
— Don't be afraid, — говорил он, и я не боялась ничего, ни земли, ни неба, ни огня, ни воды, ни воздуха, ничего из того, что составляло его. А без него не было жизни. И не было ни воды, ни огня, ни воздуха.
— I love you, — говорил он, и его руки соскальзывали у меня с плеч и касались спины, и блузка летела куда-то вверх, и вот уже мои тяжеловатые груди обнажены, и пальцы его впитывают мою холодную наготу…
— Извините, что вы предпочитаете — курицу, говядину или овощи? Кофе или чай?
— Спасибо, я ничего не буду есть.
— I will be back about 8 p. т., - шептал он по утрам и, если голова моя была накрыта подушкой, целовал в спину холодными губами. Стоило ему отвернуться, как я хваталась за полу его плаща и не пускала.
— I have to, — повторял он, но я держалась за плащ крепко.
— Мне правда надо.
Я обнимала его одетое тело; его пиджак, голубая рубашка, светлый плащ казались такими грубыми моим голым плечам и грудям, он склонялся надо мной, целовал…