Бабочка на огонь
Шрифт:
От талантливых раздумий о прошлом и будущем всего человечества Груня расплакалась, расчувствовалась и вспомнила, как она познакомилась с Сашком.
По приезде в Москву много лет назад работала она продавщицей в палатке — торговала «паленой» водкой десяти видов, как велел хозяин — черноглазый, юркий парень по кличке Сирота, жвачкой, рулетами, кексами, соками по 0,2, по 0,5, по 1 литру, газированной водой трех видов, чипсами с сыром, с луком, с перцем. Названия товара, его расфасовку и цену Груня будет помнить, наверное, до конца своих дней. Все это диковинное по тем временам «богатство»
Темные улицы пустели быстро, на них оставался гулять только ветер. Палатка стояла на второстепенной дороге, в глухом месте, ограбить ее было раз плюнуть, настоящим, квалифицированным ворам даже неинтересно было грабить, западло. Улица выбитыми фонарями не освещалась. Свет в палатке манил местных алкашей, бомжей, редких, припозднившихся прохожих и снег. Груня садилась по обе стороны маломощного электрического нагревателя, не боясь, что ее может убить током, пыталась согреться. Нагреватель и снег были ее единственными друзьями ночью, ее единственными немыми собеседниками до тех пор, пока к палатке за сигаретами не подошел Сашок.
Потом, когда они были уже в большой дружбе, с его стороны — так даже любовь была, Сашок признался Груне, что она понравилась ему сразу.
«Еще бы не понравилась, — подумала тогда Груня. — По закону единства и борьбы противоположностей я, черноглазая и черноволосая, и должна была тебе, альбиносику, понравиться. Это было естественно и все-таки странно. Потому что в тот морозный день как ты разглядел во мне, синей от холода, с красными пальцами и шмыгающим носом, будущую Груню Лемур с красочного плакатика, непонятно».
Купив сигареты, Сашок не ушел, курил около палатки. Груня, от холода и грязи, в которой уже привыкла работать, привлекательной девушкой себя не ощущала, поэтому на невысокого крепкого парня внимания не обращала. Две размалеванные девахи купили у Груни бутылку водки и не успели и шага сделать, как попали в руки милицейского патруля, вероятно, десантом заброшенного в глухой уголок столицы.
— Вы продали девочкам бутылку водки? — строго, как два прокурора, спросили «десантники» Груню.
— Ну и что? — не стала отпираться она.
— Им нет и пятнадцати, — торжественно, как будто приговор с большим сроком зачитывал, сказал один «прокурор»: генеральный. — Мы выпишем вам штраф в сумме трех минимальных зарплат, выпишем штраф владельцу палатки, пошлем документы в торговую комиссию за нарушение правил торговли, за продажу спиртного несовершеннолетним.
Показав на «девочек», Груня попробовала воззвать к совести милиционеров.
— Да на них клейма негде ставить. Да за такой «штукатуркой», да еще ночью, разве разглядишь, кто перед тобой?
«Ничего не знаем, — отвечали ей лица милиционеров. — Попалась, гражданочка».
Груня приуныла. Что же ей делать? Свой штраф она как-нибудь покроет через месяц каторжной работы. А штраф Сироты — юркого парня? А
«Ну, что же мне — в петлю теперь?» — мрачно подумала Груня.
Но рано ей было намыливать веревку.
В дело вмешался вышедший из-за угла Сашок.
— А я в свидетели к девушке пойду, а она заявление в органы напишет о вашем вымогательстве, а вы на «девочек» посмотрите внимательно. Девчонки, по сколько абортов сделали?
Девахи захихикали, ответили трехэтажным матом.
Десантники-прокуроры пошептались, сказали Груне: «Ну, ладно, давай две бутылки водки».
— А вы пошли отсюда, петрушки! — прикрикнули они на «девчонок», взяли товар и пропали в начавшейся метели.
Груня поставила перед стеклом табличку: «Технический перерыв», открыла железную дверь палатки, впустила Сашка погреться и проговорила с ним по душам до утра.
Утром, когда хозяин — юркий парень Сирота, приехал на маленькой дизельной машинке с товаром, Сашок, показав на Груню, сказал ему:
— Она на тебя больше не будет работать.
У Сироты глаза забегали. Он и так, по какой-то странной привычке, никогда не смотрел честным людям прямо в глаза, а тут уж вообще — от злости, что потерял почти дармовую продавщицу-лимитчицу, не знал, куда свои бегающие глаза приладить, на чем остановиться, за что зацепиться. Наконец нашел, к чему придраться, обрадовался, обрел уверенность в собственных силах, посмотрел Груне прямо в плечо, Сашку — в спину.
— Я и невооруженным глазом вижу, что здесь большая недостача товара, — сказал Сирота Груне и незаметно спрятал в карман маленькую шоколадку.
— Ты все взяла? — спросил Сашок Груню, постукивая с силой кулаком одной руки о ладонь другой и наоборот. — Тогда подожди на улице, чтоб мы тебя не задели, когда товар считать будем.
Груня вышла. На душе у нее было так легко, как никогда, по приезде в Москву, еще не было.
— Так будем товар считать? — услышала она голос Сашка из закрытой палатки.
Сирота, оправдывая свою кличку, закричал сиротинкой обиженной, преступником-малолеткой, голодным птенцом, да еще и сусликом, заметившим орлана в последний момент своей жизни.
По интонации крика Груня поняла, что Сирота против ее беспрепятственного ухода не возражает.
— Ну, вот и договорились, — подтвердив ее догадку, сказал Сашок.
Так Груня стала жить у Сашка — плохого баяниста в привокзальном ресторане. Зарабатывал тогда Сашок совсем мало, жили они очень трудно, но дружно. Сашок был покладистым парнем, не жадным, имел свою квартиру и Груню работать не заставлял. Она сама пошла в тот самый привокзальный ресторан петь всякие песни — какие народ пожелает: «Сулико», там, «Мурку», «Бесаме мучо», хиты новой российской эстрады. Наверное, у нее совсем неплохо получалось, потому что Сашок, понаблюдав за Груней месяц, решил делать из нее, ни больше ни меньше, звезду всероссийской эстрады. Справив девушке новый паспорт — старый не отдал, сказал, что потерял, гад Сирота — придумав Груне, которую тогда звали Аней, звучную, «звездную» кликуху, Сашок сказал, что «жизнь положит», а из Груни Лемур народную певицу сделает. Сказано — сделано. Двадцать лет прошло.