Бабочка на огонь
Шрифт:
Катюша вздохнула — придется довольствоваться этим, верить собственным ушам.
Сидящий рядом Максим Рейн нетерпеливо дернул задумавшуюся Катюшу за руку. Материализовавшийся из воздуха, неожиданно возникший перед ними обоими Родион Раскольников этот жест не одобрил взглядом, пока только взглядом. Но Максим Рейн понял, все понял, поплелся в хвосте «влюбленной» — кто бы сомневался — пары. Уязвленный Катюшин начальник больно прикусил губу, подумал о своей подчиненной и человеке в погонах: «Да он просто пожирает ее глазами».
—
«Кому это он?» — растерялся Максим Рейн, оглянулся, понял, что ему.
— Давайте я хоть вам помогу, — обратился он к девушке, невидимой за букетами собранных у зрителей цветов. — «Хоть так проберусь к Груне», — подумал Максим.
«Уводит ее от меня», — он опять поглядел вслед Катюше и «цветущему» от Катюшиного присутствия мужику.
— Не стоит, — странным голосом ответила невидимая за букетами лилий и гладиолусов девушка в ярко-красном платье — судя по фигуре, красивая, и скрылась за дверями вожделенного для Максима служебного входа, по-прежнему охраняемого парнями в форме.
Максим был зол, чертовски зол, и голос девушки показался ему тяжелым от ненависти. От злости он сорвался, подбежал к большому омоновцу, цепляя того, катящего коляску с инвалидом тоже в коридор служебного входа, закричал:
— А его почему пропускаете?
Большой омоновец распрямился, стал еще больше, осторожно, чтобы не повредить руку слабенького, кричащего человечка, отцепил его от себя, как колючку репейника. Максим отлетел в руки другого омоновца, начал жаловаться тому, хныкать:
— Его-то пропустили…
Думал, что не катаньем, так нытьем откроет себе дорогу в гримерную знаменитой певицы.
Ничего у него не вышло. Так и простился он с мыслью сказать Груне заранее подготовленные, оригинальные слова. Как их, невысказанных, и себя Максиму было жалко! И не понимал он, глупый, что судьба хранила его, не допустив в покои Груни. Потому что через несколько минут от гримерной и от певицы, настоящее имя которой было — Аня Григорьева, остались «рожки да ножки» — дым, порох, кровь.
— Боже, как я устала, как я измоталась сегодня, — жалела себя Груня Лемур за двадцать минут до взрыва.
Она сидела в целой, еще не разлетевшейся от спрятанной в цветах бомбы гримерной перед зеркалом, но на себя в зеркале не смотрела. Сил не было убрать со лба руки и поднять голову. Вот как она устала. А еще эта подруга детства, эта Катюша Маслова, которую она, Груня, зачем-то, посреди концерта, в запале, не отдавая себе отчета, пригласила в гости. И о чем им разговаривать? А главное, как шевелить языком, испытывать чувство радости от встречи, если больше всего на свете сейчас Груне хочется чисто вымыться и крепко спать. Представив, как она лежит на простынках в гостинице и закрывает слипающиеся глаза, Груня жалобно застонала. Наверное, ей, выжатой, как пресловутый лимон, не дожить до эдакого блаженства.
«Наверное, не дожить», — подумала Аня и, услышав звук открывающейся двери, выпрямила спину, посмотрела
Они принесли в гримерную цветы зрителей, принялись их расставлять и складывать. Вслед за ними, сразу же, в гримерную вошла и Катюша. Подруги детства обнялись, и обе, включая Груню, невольно, искренне заплакали.
— А меня ты не хочешь обнять, Катюша? — дрогнувшим голосом спросила одна из трех девушек-цветочниц, задержавшаяся в гримерной.
Подруги детства оглянулись и увидели еще одну их общую подругу. Все знали, что она давно куда-то пропала, может быть, даже умерла.
Катюше так сказали родители Олеси, которым так велела сказать их дочь. Катюша сказала об этом Людмилке — матери Ани, Людмилка отписала дочери в Москву, да ответа не получила.
Олеся приказала, глядя исключительно на Аню:
— Выйди, Катюша.
Маслова посмотрела поочередно на своих лучших подруг детства, вечно конкурировавших между собой, вспомнила, как давно-давно одна из них чуть не задушила другую, и, решив на этот раз не рисковать, делая вид, что спокойна, села в кресло, закинув ногу на ногу.
Олеся закрыла дверь на ключ, торчащий в дверях, накинула на петлю крюк, просунула в ручку двери железную палку из реквизита: и все это — только для Ани. Та и бровью не повела, не верила, что дело для нее может кончиться плохо. В конце концов, за дверью много людей — и Сашок, и умный милиционер. Она крикнет, и ее услышат, выломают дверь, сумасшедшую Олесю повяжут, а ее, Груню Лемур, спасут, увезут из города Любимска, Сашок увезет. И потом, между ними опять Катюша. Катюша — хорошая подруга, она не позволит Олесе сделать Ане больно.
Тем временем из большого количества букетов Олеся вынула красочную, похожую на подарок ребенку, коробку, развязала розовую ленточку, но крышку открывать не стала.
— Что на этот раз? — спросила Аня, пока ей не стало дурно: все-таки она испугалась. — Пинетки, ползунки, чепчик?
— Бомба, — просто ответила Олеся. — Можешь проверить. Открой крышку, — она поставила коробку на столик с зеркалом. — Открой.
Аня неожиданно сорвалась с места, хотела добежать до закрытой двери, позвать на помощь, но ударилась об Олесю, как о скалу, отлетела в угол, упала в цветы, вылезать не стала, поняла, что от судьбы не спрячешься, а перехитрить судьбу в лице Олеси попробовать можно.
— Я расскажу тебе правду, а ты меня выпустишь, — предложила Аня бывшей подруге.
— Валяй, — тут же согласилась Олеся.
Катюша, доселе молчавшая, с изумлением взиравшая на драку, подумала, что о ней все забыли, и решила о себе напомнить — кашлянула. Бесполезно. Анин рассказ, больше похожий на исповедь, она слушала вместе с Олесей. Сначала — недоверчиво, потом — ужасаясь, не веря.
— Понимаешь, — воодушевленно закончила недолгую речь Аня, — скорее всего, твоя дочь жива. Нужно только поискать по детским домам. Я сама поищу. Мне быстрее ответят. Я скажу, что Ксюша — моя пропавшая дочь. Хочешь? Ну, прости меня, прости! Я была как в тумане. Я так любила Андрея.