Бабочки в жерновах

Астахова Людмила Викторовна

– А если я… она… Лунэт изменится? Люди же меняются.

– Мы пытались, Куколка. Много раз. Не получалось, - отрывисто сказал ветеран. – Это как болезнь, надо знать первопричину, чтобы вылечиться. Выяснить, что же случилось в самой первой жизни. И тогда…

– Ага! – догадалась хадрийка.
– Ланс... то есть господин Лэйгин это выяснит. Он же ученый!

Девушка повеселела и протянула руку за бутылкой, собираясь выпить за внезапно обретенную надежду.

– Хотелось бы, Куколка, очень хотелось бы. Будем верить. Я, например, очень хочу.

Они по очереди пригубили дешевого и крепкого вина.

Стражница.

Калитар

Если высокий господин Тай даже в темнице оставался воплощенной в благородной крови Властью, то рыжий, как закатный пламень на волнах Сонного моря, лазутчик Берт, по причине исключительной изворотливости прикованный не только за ногу, но и за шею, являл собою ходячее… хотя теперь уже, конечно, полусидячее Искушение. Темно-серые, как зимние штормовые тучи, глаза по-охотничьи зорко следили за каждым движением стражницы, твердые, подобно чеканному узору на бронзовой вазе, губы раздвигала приветственная улыбка, а игра мышц на полуобнаженном теле атлета, когда он чуть приподнялся навстречу вошедшей… Ах-х! Словно обухом жреческого топора по затылку! Лив пошатнулась, будто жертвенная корова перед алтарем, и разве что не замычала.

И, словно всего этого было мало, он еще и заговорил. А может, запел? С Бертом разве поймешь!

– Ли-ив, - протянул узник, и от этого долгого и сладкого «Ли-ив» в животе у стражницы заныло и затрепетало: - Жизнь моя. Здравствуй. Там, снаружи, похоже – чудесный летний день?

– Твой последний день, Лазутчик, - напомнила Лив намеренно грубо, чтобы стряхнуть чары. Вроде бы помогло… по крайней мере с дыханием справиться удалось!

– Не верится, что ты это допустишь, моя Лив, - узник обнажил белоснежные зубы в ухмылке. – Ни мне, ни, уверен, всем остальным. Они там уже сделали ставки? – он мотнул головой в сторону двери: - Как ты меня спасешь? Принесешь одежду охранника или укажешь тайный подземный ход, м-м-м?

– О, Берт, Берт! – она тоже показала зубы в невеселой усмешке: - Способен ли ты хоть на что-то без помощи женщин? Тебе нужно проникнуть в крепость – ты соблазняешь жрицу, нужно выбраться из тюрьмы – обольщаешь стражницу… Что бы ты делал, если б твоим тюремщиком был старый жирный толстяк, не склонный к мужеложству?

– Никто не ведает пределов своих возможностей, так что говорить о желаниях? – Берт пожал плечами, зазвенев своей цепью. – Особенно когда желание жить так велико. А оно велико, поверь.

Женщина помотала головой, отступив на шаг.

Остатки веселости сползли с лица Лазутчика, как утренний туман с утеса.

– Оно безмерно, моя Лив. Жить. Дышать. Любить! – и, видимо, чтобы столь жаркое признание было понято верно, уточнил: - Любить тебя, моя стражница. Вечно.

– Благодарю, но вот это уже лишнее.

– Не зарекайся, - Берт подмигнул. – И не спеши отказывать себе в такой малости. Тем паче, ты уже сделала один шаг. Я здесь и всё еще дышу.

– О да! – Стражница отшатнулась и побледнела, яростно раздувая ноздри. – Ты здесь, ты жив и все еще дышишь, хотя должен бы уже сдохнуть! Замурованным вместе с падшей жрицей. Неужто тебе ничуть не жаль Келсу?

– Прости… кого? – он недоуменно нахмурился. – Кого я должен жалеть, сидя здесь?

– Келса. Ее так звали, ту девушку. Поющая жрица. Келса.

– Келса-а… - протянул Берт. – Красивое имя. Я не спрашивал, как ее зовут. Благодарю, теперь я запомню.

– Лжешь! Забудешь, как и прежде. Ты всегда забываешь, Лазутчик, - скривила губы Лив и осторожно присела на циновку у самого входа, упершись спиной в решетку так, чтобы в случае нужды быстро вскочить. – Скажи мне, отчего ты сделал это с ней? Почему не пришел ко мне?

– К тебе? – Лазутчик рассмеялся. – К тебе, моя Лив? И ты – ты, стражница! – открыла бы мне ворота крепости?

И вдруг Лив словно бы накрыло с головой мутной волной прилива, потащило, закружило и затянуло в воронку темноты, прямо туда, к морским и подземным. И пока она задыхалась и барахталась, перед зажмуренными в ужасе глазами пролетели бесчисленными песчинками все те «Да!», которые срывались с ее губ прежде. Или так только казалось? Как отличить провиденье от бреда и как удержать слово, бьющее дротиком в подреберье?

– Нет.

Услышала и сама себя испугалась, а когда открыла глаза, взмокшая и растерянная, словно и впрямь окунулась в темный пруд неведомого, то ужаснулась еще больше растерянности в глазах Берта. Удивление билось в его зрачках и плясало отблесками факела на коже.

– Что?

Так он сказал это, будто до сего мига был совершенно уверен, что она должна, обязана ответить «Да». Будто она уже так отвечала.

– Нет, не открыла бы! – стражница с изумлением обнаружила, как легко ей удалось воскликнуть это, и вообще как легко, как невесомо стало ее тело, словно это на ней, а не на Берте, только что звенели цепи, и вдруг они исчезли в одночасье. – Я – стражница, а ты – лазутчик, изменник и предатель, и здесь тебе самое место. С чего вдруг я должна тебе помогать?

Однако лазутчик, которого так просто сбить с толку и заставить хлопать глазами – это, прямо скажем, никудышный лазутчик. Берт совладал с изумлением быстро.

– Мы с тобой повязаны, милая. Келса досталась богам, а я – тебе. Ну, и как? Нравлюсь я тебе таким, на цепи?

– Ничуть, - подумав, признала Лив. – Но мало ли что мне не нравится? Выпустить тебя и навлечь на себя кару морских и подземных? Но чем ты лучше всех прочих? Если уж рисковать, так ради кого-то действительно достойного, - она встала и, уже стоя в дверях, добавила: - Я еще зайду, Берт. Не скучай.

Нет худшего порока для стражника, чем сомнения. Вороватость поймут, пьянство и леность простят, а глупость вкупе с тупостью – это и не пороки вовсе, а напротив, достоинства. Но вот сомнения… Мало ли тех, кто начал с невинных размышлений о природе законов и справедливости, а кончил в канаве с клеймом «Неблагонадежный» или по другую сторону решетки с табличкой «Мятежник»? Ну, если по чести, то мало. Своя шкура дороже. Однако…

Шкура Берта, которую он так щедро предложил в обмен на свободу вместе с прочими частями тела и органами, а так же вечной любовью – она, в общем-то, тоже уже почти своя. Была. Еще вчера – да что там! – еще утром сомнений у Лив не было вовсе никаких. Стоило ли подделывать бумаги и спасать лазутчика от заслуженной кары – медленной смерти в наглухо замурованной камере, скованным вместе со жрицей, которую он погубил – чтобы теперь идти на попятную? Правильно, не стоило. Но перечить закону и красть у морских и подземныхжертву – это значит навсегда связать себя с ним. В этом круге и в последующих. С предателем. С лазутчиком. С… Ну давай, Лив, скажи это! С подлецом, ибо как иначе зовется мужчина, который смеет продолжать дышать после того, как обманутая и использованная им девушка казнена так страшно?