Бабочки
Шрифт:
Потапов положил спицы на стол. Взял одну. Макар увидел, что спица заточена.
— Не-е-ет! Помогите! — закричал Макар с натугой, так громко, что сразу сорвал голос и связки захрипели. — А-а-а-а!
Потапов подошел к нему и резко ударил локтем в висок. Макар поперхнулся своим криком, перед глазами взорвалась тысяча разноцветных искр. От боли перехватило дыхание, но сознание он не потерял и продолжал все видеть.
Лева задергался на стуле, дико замычал и зарычал, когда Потапов подошел к нему. Но это никак не повлияло на исход. Одной рукой биолог схватил Леву за шею, крепко сжал, а другой воткнул острый конец спицы Леве в грудь, туда, где бешено колотилось сердце.
Макар посмотрел на Вовку Долина, того колотило мелкой дрожью, но он не издавал ни звука. Просто трясся, лихорадочно вращая глазами, не зная куда деть взгляд. Зажмурится он боялся, чтобы не пропустить тот момент, когда подойдет Потапов.
— Теперь ты, любитель поплавать, — сказал Потапов и пошел к Вовке.
На ходу биолог прихватил вторую спицу. Вовка замер, дрожь прошла, он зажмурился наконец и что-то шептал. Молитву? Нет. Макар разобрал по губам: мамочка, помоги, мамочка.
Потапов обхватил Вовкино горло и воткнул спицу в грудь. Долин бешено задергался на стуле, спица у Потапова пошла как-то не так, но тот все равно с силой вогнал ее глубже. Но Вовка не умер. Он выгнулся и вдруг разразился страшным кашлем. Потапов отступил на шаг назад, не понимая, что происходит.
Вовка кашлял, пока у него не пошла изо рта кровь, тогда Потапов схватил его за горло и стал душить. Он с таким остервенением сжимал тонкую Вовкину шею, что казалось, что сейчас захрустят позвонки. Вовка стал биться в агонии, тело колотио, вены на шее вздулись от напряжения, на губах взбилась кровавая пена. Так длилось около минуты, а потом он затих. Потапов разомкнул тиски. Под Вовкой тоже закапало.
Макар не мог ни кричать, ни говорить. Какая-то безвольность охватила все тело. Он понял, что смерть неминуема и видимо смирился с этой участью. Попробовал вспомнить напоследок что-нибудь хорошее. Вспомнил маму, Люську. И заплакал. Умирать было страшно, страшно было оставлять эту жизнь, в которой он еще ничего не успел. Он даже ни разу не целовался.
Потапов взял еще одну спицу, но вопреки ожиданиям Макара, пошел не к нему, а к трупу Коли. Не примеряясь биолог воткнул спицу в грудь мальчика, что-то зашипело, мухи взвились в воздух.
— Вот и все, — сказал Потапов и ушел куда-то за спину Макара.
Макар сжался и зажмурился.
— Знаешь, что является неотъемлемой частью произведения искусства, Макар? — спросил Потапов, он был довольно далеко.
— Что? — одними губами спросил Макар.
— Наблюдатель… Всегда должен быть тот, кто увидит все это великолепие. И сохранит в памяти. Так люди узнают о том, что произошло. И это станет их частью. Так картина найдет своих зрителей. Может быть, когда-нибудь про нас всех снимут фильм. Может быть, когда-нибудь кто-то захочет это повторить…
Макар зацепился за первые фразы. Он будет этим наблюдателем? Что значит сохранить в памяти? Значит, он будет жить? После этих слов сердце Макара бешено застучало, маленькая искра надежды на жизнь заставила его дышать чаще. Он уже не обращал внимание, ни на тошнотворную трупную вонь, ни на мух, которые лезли в глаза, нос и рот. Он дышал полной грудью и хотел жить.
Сквозь собственное хриплое дыхание Макар услышал шаги Потапова. Тот подошел
Рот и нос накрыло влажным. Биолог приложил к лицу Макара какую-то тряпку. Макар задергался, задержал дыхание, но вскоре все равно вдохнул. В голове помутнело, рот наполнила слюна. Он дернулся еще раз, а потом безвольно обмяк и стал засыпать.
Глаза закрылись, темнота подвала проникла внутрь сознания и окутала его. Потапов продолжал с силой давить на тряпку. Засыпая Макар слышал рядом чьи-то шаги и голос. Почему-то ему представилось, что он дома, в безопасности, спит в своей кровати, и это мама пришла разбудить его в школу…
9
Проснулся Макар резко и болезненно. Он дернулся, и все места, где тело стягивали веревки, висок и затылок выстрелили обжигающей болью. Он по-прежнему сидел на стуле. Вместе с ним за столом сидело четыре трупа. Потапов уткнулся носом в тарелку, скатерть перед ним была в рвоте. Похоже, что он в самом деле отравил себя.
Наступило утро, сквозь маленькие мутные окошки под потолком пробивался свет. Макар долго сидел всматриваясь в каждого: в Долина, в Колю, в Леву. Он не мог поверить в то, что все-таки остался жив, и эти мысли парализовали его.
Надо было выпутываться и бежать в лагерь, но очнувшись он и правда почувствовал себя героем картины. У этого психа все удалось. Смерть мальчишек предстала перед взором Макара чудовищным натюрмортом. Вряд ли когда-нибудь он забудет то, что случилось в этом подвале.
Раскачавшись на стуле Макар упал на пол, долго ворочался пытаясь извернуться и снять связанные руки со спинки стула, наконец-то это у него получилось. Затем он освободил ноги. Поискал взглядом в подвале что-нибудь острое, обо что можно было бы освободить связанные руки. Увидел бетонную лестницу, подполз к ней, повернулся спиной и стал тереть веревку о край бетонной ступеньки. Было больно, он обдирал руки, раны кровоточили, но он не останавливался, пока веревка не надорвалась.
Макар поднес посиневшие кисти к лицу, стал дышать на них, пальцы едва слушались. Он тер кисть о кисть, разгоняя кровь, пока не почувствовал, что руки оживают.
На карачках он взобрался по лестнице и откинул люк, ведущий наверх. Выбрался наружу. Свежий воздух был похож на самый вкусный на свете яблочный сок. Макар лежал рядом со зловонной дырой подвала и никак не мог надышаться. Вход в подвал находился среди кустов и груды обломков усадьбы. Было непонятно, как Потапов вообще нашел это место.
Надышавшись и опьянев от свободы и от того, что жизнь продолжается, Макар поднялся и шатаясь пошел в сторону от усадьбы. Он сделал круг вокруг, вспоминая, с какого ракурса видел ее, когда следил за Потаповым. Нашел нужный ракурс, развернулся и пошел в лагерь.
Лес только просыпался, раннее утро солнечными лучами выгоняло прочь ночную свежесть. Просыпались птахи, кружили от цветка к цветку работяги шмели. Все шло своим чередом, мир опять не заметил того, что случилось страшное.
И вдруг Макар понял, что для самого мира нет ничего страшного или прекрасного, что все в нем происходит так, как должно происходить. Мир живет, и все, что в нем случается, — неотъемлемая его часть. Нет ни добра, ни зла, есть постоянный круговорот вдохов и выдохов, рождения и смерти, света и тьмы, где одно не может существовать без другого. Ведь, если не будет боли, как понять, что ничего не болит? Если нет несчастья, как почувствовать себя счастливым?